Входная дверь в кабинет-приемную и дверь в главный кабинет, сработанные плотниками обкома и совмина, открывались и закрывались совершенно бесшумно. Джозефина сидела, склонясь над пишмашинкой, когда какой-то полуголый пацан бесшумно протиснулся к ней. Не успела она поднять голову, как в сердце кольнуло, в глазах потемнело, и секретарша даже не заметила пацана. А он прошмыгнул мимо нее в дверь к шефу.
Григорий Лагустанович, занятый телефонным разговором, тоже не увидел, как пострел пересек угол кабинета и спрятался за несгораемым шкафом, где как раз лежали секретные папки. Это был один из тех чумазых греченят, которых, к сожалению, воспитывает улица. И воспитывает улица маленьких нэпе[35] сорвиголовами, которым только стрелять рогатками по окнам, а то и бегать с луком и стрелами, как это светлокудрое дитя.
Джозефина ощутила странное волнение. Она и без того с утра не находила себе места. Она так не любила докучать Лагустановичу просьбами. Но за родственника, за Могеля, надо было просить.
Продолжая ощущать странное волнение, она заглянула к Лагустановичу.
Шеф был в мечтательном настроении. Джозефина понимала, что одного этого недостаточно, чтобы склонить его махнуть эту проклятую резолюцию.
Мальчик, торжествуя, наблюдал из укрытия, как секретарша прошествовала через кабинет к начальнику, вульгарно поводя бедрами. Мальчик за шкафом находил ее походку именно такой. Но тут вам не древняя Греция.
Джозефина с явным кокетством и вызовом пропела: «Можно?»
— И порыбачить тянет очень, — вздохнул начальник, то есть Лагустанович, говоря по обкомовскому телефону. — Но очень много дел.
Он положил трубку, но телефон опять зазвонил. Когда он снова брался за телефон, ему вдруг почудилось, что секретарша на ходу подала кому-то знак в темный угол, где стоял несгораемый шкаф. Однако Лагустанович ошибся, потому что Джозефина сама не замечала присутствия своего юного соотечественника. А мальчик-пострел наблюдал за ее поступью и плутовато улыбался, сжимая в своих руках золотой лук. Но мальчик тоже тут был неправ. Он не знал, как ей самой было ненавистно это вынужденное приглашение шефа на Прямой Контакт. Она чуть ли не уподоблялась сейчас юным секретуткам, которых что в обкоме, что в совмине было пруд пруди, в отличие от подобных Джозефине дам — солидных соратниц руководящих кадров. У секретарши с шефом были очень хорошие отношения. Можно сказать даже: духовная близость. Под влиянием Григория Лагустановича она даже втайне писала стихи древнегреческим гекзаметром. Если на кокетство и вызов, то есть протяжное «Можно?» и вождение бедрами, шеф посмотрит со строгостью, но со вздохом, — значит, все идет по плану.
Разговаривая по партийному телефону, шеф оценил походку взглядом над очками, но во взгляде его не было вздоха, была только строгость. Так что теперь ей следовало вести себя естественней, но непременно добиться, чтобы он тут же пошел на Прямой Контакт. Поэтому она подошла не кратчайшим путем справа, откуда ее от шефа отдалял бы столик с телефонами, а, обогнув П стола, нарочно подошла слева, с противоположной стороны, чтобы быть под рукой в случае Прямого Контакта.
— Так прямо и женится? — улыбаясь, говорил шеф в трубку. — На цыганочке… Так-так!.. Говорите, очень хороша собой? И только тринадцать лет ей? А почему у нее грузинское имя Дарико?.. Ах, Дарьей ее зовут… А как он может жениться на тринадцатилетней, его же привлечь можно за малолетку!
Шеф снова кинул на секретаршу ничего не говорящий взгляд. Предваряя Прямой Контакт, она издала ненавистный ей самой скулеж, потом сыграла желание увернуться от Прямого Контакта, понимая, что этим самым возлагает на него одного моральную вину за нерабочие отношения, тогда как хотелось бы эту вину делить с ним поровну, если не брать всю на себя.
Ведь это входило в своеобразный договор, который ими не обсуждался, но соблюдался обеими сторонами неукоснительно: отношения в обеденные часы не переносить на рабочее время. О, как она не любила эту игру!
— Официально он не женится, потому что женитьба вору в законе возбраняется… Так-так… Так он и сказал: «Будешь жить в моем доме и рожать мне детей»? И цыганский барон на это согласился? Теперь не поймешь, что за цыганы пошли!
Шеф снова покосился на секретаршу. Он вдруг ощутил странное волнение.
Засуетился, продолжая говорить. Сбоку от него замерла пышнобедрая женщина с бумагами на подпись. Оставив старые сплетни, он перешел на серьезный тон.
— Теперь об Орловой. Ограничимся взысканием, — говорил он. — Не будем ей пачкать партбилет.
Если сейчас, говоря о серьезном, он пойдет на Прямой Контакт, этим он как бы подначит собеседника. Такое невинное озорство должно нравиться импозантному товарищу.
— Конечно же, дисциплина прежде всего. Конечно же, Орлова эта шлюха. Да, важный вопрос, я с вами согласен. Но пачкать партбилет!.. Будем волынить! — заговорил Лагустанович с игривостью, которую она прекрасно замечала, но телефонный товарищ на том конце — вряд ли. Джозефина приготовилась.
Наконец густой румянец покрыл шефа от сильной шеи над белоснежной рубашкой до все еще густых волос на величавой голове. О, как он перебарывал себя!
