— До встречи на бюро! — сказал он, взглянул на нее на миг, убрал глаза и тут же пошел на Прямой Контакт.
Трубку он положил только после этого. После того, как пошел на Прямой Контакт, то есть хлопнул секретаршу по бедру. Она издала свой скулеж и удалилась в приемную, развратно, как ей казалось, поводя этими самыми бедрами. Села за машинку, вся взвихренная в сторону кабинета, откуда теперь ей следовало ждать звонка. Джозефина напечатала заглавными буквами адрес учреждения и не успела с красной строки вывести «тов.», как звонок раздался. Она не вскочила и не побежала, а, замерев, застенчиво склонила голову над пишмашинкой. Принося его нетерпеливость в жертву своему целомудрию, она продолжала сидеть, требуя от шефа второго звонка. Напечатала ФИО и с красной строки «Глубокоуважаемый…».
Дверь в приемную распахнулась.
— Перерыв! — строго пропела она, не поднимая головы, а продолжая печатать имя-отчество. И сама рассмеялась.
Потому что это был ее муж.
— Я тебе дам перерыв! — сказал он весело.
Энгештер был не один. Он забежал сюда в сопровождении приятеля. Джозефина встала из-за стола с приветливостью, которой она, хоть и была гречанкой, сто очков вперед дала бы любой их мингрельской жене. Она вежливо и сердечно поздоровалась с приятелем мужа. Усадила пришедших на мягкие стулья. Энгештер польщенно заулыбался. Он спросил ее глазами, как идут дела по резолюции. Жена глазами же ответила, что там это отрабатывается, что как раз этим она сейчас занимается. Энгештер с плохо скрываемой гордостью кивнул. И как бы в подтверждение всему этому из кабинета раздался второй, уже нетерпеливый звонок. Энгештер понимающе кивнул.
— Вы меня подождете! — спросила Джозефина учтиво.
Приятель мужа вежливо пожал плечами, говоря, что он поступит так, как скажет Энгештер.
— Очень много дел! — вздохнула Джозефина, идя к дверям.
— Больше десяти минут не жду, — вслед ей пригрозил муж.
У двери она остановилась.
— Скоро ль, супруг, суету городскую отринув,
В кущу садов предстоит нам с тобой удалиться? —
вздохнула она и, мягко улыбнувшись приятелю мужа, зашла к шефу.
— Про участок в Гульрипше напомни ему, нэпсе! — воскликнул Энгештер в уже закрытую дверь. И добавил со светлой печалью на лице:
— Пусть для юношей — отрада шум веселья в стогнах града.
Лишь под сенью вертограда — благодать душе усталой…
Через рабочий кабинет Джозефина прошествовала в комнату отдыха. Звонок был оттуда. За тыл она была спокойна, хотя и не захлопнула дверей.
Муж никогда не перешел бы рубикона служебного порога. Подождет десять обещанных минут и удалится обедать с приятелем в сванский ресторан.
Делать было нечего. Он же понимал, что работа есть работа. Да еще она занималась заявлением его же брата. Не успела она открыть дверь, как мальчик прошмыгнул за ней. Войдя, Джозефина тут же встретилась глазами с шефом. Лагустанович сидел на диване без пиджака и без галстука. Прочтя в его взгляде смущение, она со щадяшей поспешностью убрала глаза.
О, будь прокляты эти условности, принуждающие к торопливым свиданиям в белых прорехах между параграфами инструкций! Они не позволяют ей просто так прижать его величавую седую голову к грудям, и молчать, молчать.
Она любила Лагустановича. И с гордостью догадывалась, что и шеф любит ее, а жену только уважает за долгую совместную жизнь. Но вместе с тем, если бы ему и ей сказали, что они любовники, они оба или возмутились бы, или растерялись, что вместе, что порознь, потому что были люди старых правил. Они оба страдали. Традиционность таких отношений между шефом и секретаршей их не утешала. Хотя эти отношения продолжались уже десять лет, и не были в городе секретом, и для них самих не было секретом, что это в городе не секрет, что и пытались использовать мужние мингрельцы и свои греки для влияния на Лагустановича, — он и она так и не научились относиться к этому естественно и легко.
Она отвела взгляд. Джозефина знала, как может он быть нежен и деликатен. Ведь был в их жизни Трускавец, куда они решились раз поехать вместе, вернее, параллельно, но это в итоге кончилось проблемами. Поэтому она никаких претензий не предъявляла милому за его вынужденную, чисто внешнюю отстраненность. Их отношения были намного чище обычного романа.
Но они вынуждены были это скрывать. Потому она издала сейчас ненавистный ей самой скулеж. И ему, тоже не от хорошей жизни и, конечно же, неуклюже, пришлось сыграть следующую роль: он-де сердится на подчиненную за то, что она не отозвалась на первый звонок, и теперь наказывает ее. Она сейчас, подчиняясь ему и скуля, понимала его вполне.
Когда он стал грубо валить ее на диван, ей самой ненавистный скулеж прозвучал не как протест, а как признание кары. Причем, так это было сначала, одно мгновение, так сказать, а потом наступил необоримый стыд, и Джозефина, как и всякий раз, шла на шаг, ненавистный, но необходимый, потому что он входил в правила игры: она начинала защищаться, фактически отталкивая его. Он не умел брать, она не умела отдаваться.
«Поскорее бы он схватил за груди, чтобы мне упасть в обморок», — подумала она, вынужденно сопротивляясь.
Страстно Эрот светлокудрый, возлюбленный мой припадает
