Из исторических хроник
Эту дальскую быль напели мне под апхярцу и аюма[1] великие сказители Хатхуат, Амзац и Шунд-Вамех. Единственная сестра владетеля Абхазии Ахмуд-бея была так прелестна, что только родство удерживало братьев ее отца, чтобы тайком не продать ее в Турцию. Жилось ей в девичестве привольно. Когда поспевал инжир, она была в Лыхнах, в пору долгих дождей привозили ее в Сухум-калэ, весной поили ее кислыми водами Башкапсары, а лето Енджи-ханум проводила в Мингрелии, у своего дядюшки Великого Нико. Семь девиц не успевали прислуживать светлейшей княжне. Шел ей уже восемнадцатый год, а она оставалась такой же лентяйкой, как и ее молочная сестра, что была младше ее тремя годами. Как ни зайдешь к ним, сидят они на подушках, причесывая друг дружке косы серебряными гребенками, а то, рассорившись, поворачиваются в разные стороны и начинают читать. Книга была зачитана до дыр.
Надоело светлому владетелю Абхазии Ахмуду, что сестра его, зрелая-перезрелая, но бесполезная для страны, просиживает дни на подушках.
Как-то раз, сидя, по обыкновению, в позе деда своего Келеш-бея, портрет которого висел над ним, — поставив локоть на колено и задумчиво подперев тремя пальцами лоб, — владетель резко поднял голову:
— Георгий, поди-ка сюда!
Управляющий его Георгий, сын Великого Нико, отделился от толпы придворных и направился к владетелю, успев на ходу сделать хитрое свое лицо еще более хитрым и как бы говоря: знаю, что ты заставишь меня совершить нечто коварное, так что ж — я готов.
— Слушаю тебя, дражайший господин мой!
Придворные стояли в стороне, не зная, выходить или оставаться на местах.
Правой рукой Ахмуда был Дзяпш-Татластан, которого владетель назвал более близким его сердцу именем Чапяк. Но когда нужен бывал ум (а ума у Чапяка не было), владетель использовал своего родственника Георгия, обычно предназначенного для мелких дел — отравить кого, рассорить или распустить слухи.
Владетель выпрямился, и на лице его изобразилась жалость к себе, одолеваемому тоской. Он посмотрел сначала на Георгия, затем на остальных в зале. Георгий, поняв владетеля, красноречиво обернулся к придворным. Но они сами уже выходили прочь, пятясь спиной к двери.
— Так что же нам делать с нашей любимой сестрой, Георгий? — Ахмуд, подобно большим государям, называл себя «мы».
— Как ты порешил, так тому и быть, дражайший господин мой… — ответил Георгий, тоном и выражением лица показывая хозяину, сколько полезного стране коварства кроется в его словах.
Ведь Ахмуд спрашивал нарочно: он давно выслушал Георгия, согласился с ним и даже успел присвоить его мысль. Но Георгий снова обстоятельно пересказал все, подчеркивая, что некогда предложенное им мнение возникло раньше в голове владетеля. Пока он говорил, Ахмуд сидел в привычной позе. Затем резко выпрямился и, перебив Георгия, произнес:
— Решено! — и добавил, как бы прислушиваясь к звучанию дикого имени: — Хи́мкораса Дальский.
Вот так была решена судьба юной сестры владетеля. Постановили выдать ее за Маршана Химкорасу Дальского, неоднократно просившего руки Енджи-ханум.
Теперь, когда вопрос был решен, Ахмуд мог слегка расчувствоваться:
— Неужели род владетелей Чачба растит всех своих дочерей для Маршанов! Светлой памяти сестра нашего отца была замужем за Маршаном Дарукой, дочь брата нашего Алибея Абжуйского — за родным братом Химкорасы, Батал-беем. Неужто я брошу в осиное гнездо и бедняжку Енджи-ханум?
Их замысел был прост, как и все великие замыслы.
Химкораса, старший из сыновей Даруковых, владел белым замком Уардой, самым сильным укреплением в Дале. Выдавая за Химкорасу свою сестру, владетель рассчитывал использовать его власть, чтобы прибрать к рукам весь немирно́й Дал. Тогда близлежащее урочище Цебельда оказывалось в кольце. К тому же все, кто сватался к Енджи-ханум, стали бы врагами счастливца Химкорасы и он со своим владением нуждался бы в поддержке Ахмуда. А владетель Ахмуд всегда был убежден, что для страны полезнее разногласия между урочищами. Почему он так считал, осталось тайной, ибо и он в конце концов был сослан. И он решил не оттягивая, сегодня же зайти с Георгием к Енджи-ханум и все ей рассказать.
И вот вечером, покончив со всеми остальными делами, владетель и его управляющий вошли в покои Енджи-ханум. Ахмуд был слегка смущен предстоящим разговором.
— Каково здоровье Енджи-ханум, сестры нашей? — удалив женщин, спросил владетель.
Енджи-ханум спустила ноги с дивана и подняла свои большие, полные слез глаза. «Может, девушка что-то уже слышала?» — встревожился Ахмуд.
— Что с тобой, сестра?
— Тариел, несчастный Тариел! — всхлипнула она, вложив палец в страницы и захлопнув большую книгу, лежавшую на коленях. — Не суждена была ему Нестан-Дареджан… — только и произнесла она. Слезы текли и текли по ее белым щекам.
— Не бойся, они встретятся, — сказал раздраженно Ахмуд и примостился рядом с ней на краю дивана.
— О, они встретятся! Любовь восторжествует в этом чудном сочинении, любовь… — Георгий хотел еще что-то добавить, но владетель недовольным взглядом остановил его.
Енджи-ханум, утирая слезы, с презрением обернулась к Георгию. Он был образован и с манерами, но она недолюбливала его за хитрость и коварство. Это знал и Георгий, но особенно по этому поводу не переживал. И сейчас он на ее взгляд ответил взглядом, говорившим: «Можешь смотреть, мне не обидно, ибо превыше всего ставлю дела государственные», и, отведя руки за спину, отошел к окну.
