Из исторических хроник
1
Как-то раз убыхи собирались в поход, и каждое село выставляло одного бойца с десяти дымов. На собрании в Сочи предводителем был назван знаменитый Адаго Берзег Сааткери. В назначенный день на сборы явились два брата — Якуб и Ибрагим.
Предводитель обратил внимание на братьев и спросил, кто они.
— Это сыновья несчастного Коблуха из рода Чу, — ответили ему.
— Почему же отец прислал их, безусых, а не явился сам? — спросил Адаго.
— Отец их объелся простокваши и свалился, — ответили ему нукеры.
Но Адаго не понравился тон нукеров, и он холодно посмотрел на них, потому что братья выглядели молодцами.
— Почему отец прислал вас, ведь он должен был явиться сам? — спросил Сааткери.
— Отец наш на охоте ранен медведем и не может ходить, — ответил предводителю Якуб, старший из братьев.
— При вас ли оружие и кони? — спросил Адаго Сааткери.
— Есть при нас отцовское оружие да пара жеребцов, что довезут нас туда и обратно, — ответили юноши.
Адаго понравились братья.
— Древний убыхский обычай таков, что не берут в поход мужчину, который не успел жениться или у которого сына нет. Нас мало, а врагов наших много. Если погибнет мужчина — для нас большой урон, а если этот мужчина к тому же бездетный — то урон вдвойне, ибо вместе с ним погибнут еще не родившиеся убыхские мстители, — сказал Адаго Берзег Сааткери.
Юноши смутились и не смели ответить, но через посредников просили предводителя не препятствовать им, не заставлять их вернуться обратно.
— Что скажут о нас старухи Мацесты, если мы понуро возвратимся назад? Старухи Мацесты скажут: «Вот вышли юноши добывать славу с отцовским сердцем, да вернулись с материнским». Пусть не бесчестит нас предводитель, — просили они.
Задумался старый Адаго и внял просьбе юношей. Он спросил старейшин, и старейшины тоже ответили ему:
— Возьмем их, пусть покажут себя. Отец их отвагой не отличался, но, кто знает, может, из них что-то получится. Воинами не рождаются, а становятся на войне.
Адаго решил, что достаточно одного из братьев. Он взял старшего, а младшего отправил домой.
Отряд из двух тысяч всадников шел осаждать укрепление Хосту. Якуб, старший из братьев Чу, прислуживал старому Адаго и учился у него воинскому мастерству.
Среди храбрецов которые первыми ворвались в укрепление, оказался Якуб. Пуля попала ему в бедро и прошла насквозь, не задев кости. При отступлении юноша промыл рану, затем, отодрав от бревна кору, нашел муравья и впустил в нее, чтобы муравей выел заразу. Заткнув рану, он перевязал ее тряпкой и никому ничего не сказал. Но это было замечено.
Так в первом же походе отличился убыхский юноша Якуб из рода Чу.
2
Вскоре Якуб шел в поход уже во главе десятка бойцов. При взятии гагрских теснин он с горсткой людей перешел вброд бурную Бзыбь и напал на врага с тыла. С этого дня он стал сотником. Отныне его личное имя произносилось вкупе с родовым именем и звали его не Якубом, а Чу-Якубом.
А в следующем походе, когда убыхи послали в Абхазию десять тысяч конников, Чу-Якуб был назван одним из тысячников. Было ему тогда от роду двадцать пять лет.
Берзеги, самый знатный и влиятельный род среди убыхов, были уязвлены этим. Один из Берзегов, а именно Махматуко, сын старой Хании, сказал в меджлисе:
— Может ли смириться сердце убыха с тем, что во главе воинов, идущих в огонь и презирающих смерть, поставлена голь, вскормленная объедками от наших амбарных крыс?!
Эти слова вызвали не только негодование в душе Чу-Якуба, но и большой спор в меджлисе.
— Не пристало тебе, Махматуко, говорить такое, — возразили ему. — Ты хочешь опорочить лучших из наших юношей. Те, которые якобы вскормлены объедками от ваших амбарных крыс, кровью доказали, что они верные сыны родины, в то время как некоторые князья прятались в Стамбуле, чтобы сохранить свой род.
— Нет, не тем защищать наши вольные берега, чьих отцов не пускали в меджлис, — сказал кто-то.
— Самый многоречивый в собрании оказался в бою скромнее черкесской невесты, — возразил другой.
Якуб был потрясен. В свои двадцать пять лет он был трижды ранен в боях. Но самую больную рану нанес ему сегодня Берзег Махматуко, сына которого он когда-то спас от позорного плена.
— Не надо ссориться из-за меня, народ, — произнес Чу-Якуб. — Слова, которые я услыхал, таковы, что мужчина обязан мстить обидчику, но не время сейчас для распрей. Пусть простит меня народ, что я смею говорить о себе, но я никогда почестей не искал и всегда стоял там, где народ полагал меня нужнее. Сегодня, если позволите, я сложу с себя обязанности даже сотника и встану в ряды простых бойцов.
Он сказал это и вдруг заметил, что народ облегченно вздохнул. Никто не хотел ссор перед походом, и чести Чу-Якуба народ предпочел мир на совете. Якуб действительно не стремился в начальники, но был очень уязвлен. Он покинул меджлис и пошел прочь.
Не успел он выйти, как услыхал незнакомый ему голос. Незнакомец защищал его. Но Чу-Якуб не стал слушать и ушел домой. А вечером к нему в дом пришли старейшины и просили от имени народа выступить во главе тысячи.
Позже он узнал, что собрание повернул тот незнакомец, чей голос он услыхал уходя. Сколько ни спрашивал Якуб, никто не знал того человека. Было странно, что в такую решительную минуту преданность Чу-Якубу явил незнакомец. Но размышлять было некогда. Поход был трудный, опасный, и у тысячника было много забот.
