Золотое колесо - [44]

Зрелище крови возбудило маленького гаджио. Лагустанович и позже отличался личной храбростью. Сейчас он схватил серп и молот, союзу которых позже он посвятит наименее удачное, по правде говоря, произведение, но зато из этой неудачи он раз и навсегда сделал вывод, что важно писать прекрасно, а не писать прекрасное в ложной надежде, что модель сама себя вытянет…

Неизвестно, сколько продолжалась бы драчка и во что вылилась бы, не прибеги одна из матерей и не разними дерущихся. Цыганские ребятишки, умываясь, ждали, когда останутся с гаджио наедине. Новичка спасло то, что его вздумал обидеть соседский мальчик. Тут же братва кинулась ему на помощь: он сразу стал им родня, а найко[33] отступил.

Дети подружились и наконец побратались.

Палатки цыган пахли прелой парусиной, жженым железом и тем запахом, который позже мерещился Лагустановичу в аромате коньяка, почему коньяк он никогда не мог пить, даже на ответственных банкетах. Рано утром всех будили, и дети, босые, бежали рядом с повозками. Повозки скрипели, звенели цепи на медведях, шумно вздыхали омерзительные старухи.

Барон уверенно вел караван к Хвосту Земли.

Барон Кукуна Бомборович Мануш-Саструно.

Лагустанович был развитой мальчик. Но запомнил мало. Одно невозможно было забыть: как у въезда именно в Сухум дорогу табору пытался перебежать черный кот. Мальчик первый заметил кота и, не растерявшись, запустил в него серпом и молотом, с которыми он не разлучался после драки. Но кот удрал, а в городе табор остановили органы. И путешествие к Хвосту Земли закончилось тем, что горсовет прописал цыган в Старом Поселке.

Обыск, который учинили органы табору, принес Лагустановичу освобождение и возвращение домой, но тем не менее он через всю жизнь пронес непреодолимое отвращение к черным котам.

Как-то дачная домработница Лагустановича решила казнить кота, потому что это соседское животное каждый вечер забиралось на их чердак и мочилось оттуда прямо ей на постель. Лагустанович, человек в быту очень мягкий, хотел ей запретить, но кот как раз был черный, и неприязнь удержала его от вмешательства. Домработница намылила веревку и попросту повесила кота. Однако вес животного оказался меньше силы трения веревки, и зверек не удавился. Когда домработница сняла с веревки кота, уже неподвижного, он вырвался и убежал, чтобы вечером вновь проделать то же самое. Оказалось, что умная тварь только замерла, чтобы петля не стянулась, догадываясь, что сила трения веревки меньше ее собственного веса.

— Так тебе, дура, — сказал Лагустанович, облегченно вздыхая на кресле-качалке. — А дважды даже царь не вешал!

Узнав в Лагустановиче нецыгана, органы дали приказ доставить его домой. Выполнить приказ было непросто, потому что на допросе у мальчика удалось выведать, только как его зовут и что мама — самая умная в деревне. А разве мало деревень на пути от дома до Хвоста Земли! Но тот факт, что Григорий Лагустанович был обнаружен не где-нибудь, а рядом с родной деревней, — не свидетельство ли значения его личности! Итак, домой, чтобы вырасти в спокойной обстановке и стать тем, кем предназначено стать! Барон, хоть сам и не знал, откуда мальчик, потому что купили его далеко от этих мест, взялся свезти Лагустановича в деревню в сопровождении одного из органов. Барон поехал с органами и нашел деревню и дом мальчика.

Когда на холме завиделся родительский дом, мальчик заплакал и закричал. Заметив во дворе оживление, органы решили остаться в машине и отправили мальчика с бароном. Барон почесал за ухом с серьгой и взял мальчика на руки. Высокий и статный, словно предваряя образ воина-освободителя, которого, кстати, никто лучше Лагустановича не воспел, барон вошел во двор с мальчиком на груди. Мама увидела мальчика первая и с криком «Касатик мой!» побежала к нему. Мальчик вырвался и бросился ей навстречу. «Что, что ты сказал, касатик?» Только сердцем она его поняла, как всегда, но не могла разобрать его слов: сын говорил с матерью на цыганском наречье! — «О, Бара Дэвла, коро явав, рани!»[34] Теперь Григорий Лагустанович подзабыл этот язык, который с лихостью пятилетнего изучил за неполный месяц. Но не прошло для него даром время, проведенное в таборе, уходившем к Хвосту Земли.

Даже будучи во славе и при должностях, Григорий Лагустанович не считал зазорным ходить на колхозный базар, где бросал на цыган ясные взгляды, которых не смогли понять ни разу цыганы Старого Поселка. После смерти барона Кукуны все изменилось. Уж и не поймешь, цыганы они или уже не цыганы, качал он головой. А если уларки продавали сахарных петушков, Лагустанович, оглянувшись по сторонам, потому что лишние глаза и лишние разговоры ему на кар были не нужны, подходил и покупал этих петушков. Потом, огорченный, что он всех узнает, а его никто не признал ни разу, он возвращался в свой кабинет, приказывал секретарше никого не пускать и гадал на сахарной мути, капая ее на стекло стола.

Что есть все же Хвост Земли, мама, — отчий дом, или первый шаг от порога в даль?

Об играх Эрота

Автор считает своим долгом уведомить, что в этой главе он проявил слабость, отдав дань модным в нынешней беллетристике непристойностям, но при этом читателю строгих вкусов можно эту главу пропустить вовсе, не рискуя потерять нить повествования: читатель же, свободный от предрассудков, прочтя эти страницы, тут же убедится, что в тексте нет ничего предосудительного, что оправдывало бы гнев пуритан, с которыми и автор готов согласиться в том, что творчество — если не храм, то по крайней мере клуб, куда мы ходим не одни, а с семьями, и хотя бы потому там следует выражаться прилично.