Китовый ус - [98]

— Пожалуйста, Петр Никифорович, я постараюсь, — ответила неопределенным тоном Быстрова и мельком, заговорщицки взглянула на Балашова.

— А вы как, Виктор Михайлович? Не возражаете?

— Разве я смею возражать, Петр Никифорович?

— Вот и добренько. В кинишко, в театрик, Ладонька-детонька, а нужно куда-нибудь поехать за город, закажи машину, чтоб все было чин чином. На субботу и воскресенье возьми в завкоме путевки в наш дом отдыха. Директор дал нам большие полномочия… Уровень будет высокий, детонька, — обещаю три дня отгула. Ты же в Ленинград собираешься поехать? Какие возникнут затруднения — обращайся ко мне. А сейчас проводи, Ладонька, Виктора Михайловича в руководскую столовку, пообедайте там. Приятного вам аппетита.

— Славный он человек, Петр Никифорович, — говорила по пути в руководскую столовку Ладонька-детонька. — Знает завод до винтика, всю жизнь проработал на нем, начинал еще на стройке землекопом.

— Почему он не уходит на пенсию?

— Остался один. Жена умерла, сын погиб на фронте, кроме завода у него ничего нет. Кстати, его сын и мой папа были друзьями с детства. И воевали вместе. Поэтому не удивляйтесь, когда Петр Никифорович называет меня «Ладонька-детонька», он еще иногда говорит мне «внученька». Скажет так, и я начинаю реветь, поэтому он остерегается называть меня так… Послушайте, Виктор Михайлович, у меня идея! — воскликнула Лада, схватив его за руку и останавливаясь. — Куда я вас сегодня могу повести? Ума не приложу, не знаю, где что идет. Я даже хотела попросить у вас на сегодняшний вечер «отгул», — она улыбнулась, но увидев, что Виктор Михайлович готов сказать ей «пожалуйста», запротестовала, — нет, нет, нет! Просто я должна продумать хорошенько программу, созвониться с кем надо. Я домоседка, а подруги повыходили замуж давно. Готовлюсь поступать в аспирантуру, отстала от жизни. И вот подумала: почему бы не познакомить вас с моим отцом? Он оригинальный человек. Жалко, мамы нет дома, она у нас певица, певичка, как называет ее папа, она бы приготовила славный ужин. Вы не против?

— Предложение принимается. Я человек одинокий, для меня семейная обстановка — бальзам.

— Вот и добренько, как говорит Петр Никифорович. Я созвонюсь с папой, предупрежу. Кстати, я рассказывала ему вкратце о вашей лекции, и он будет с вами спорить. Я вас предупреждаю об этом, Виктор Михайлович!

— А кто он, как говаривалось раньше, в миру?

— Литературовед, критик, доктор наук, профессор, но основная специальность — спорщик.

— Инти-инти-интересно, — вальяжно произнес Виктор Михайлович. — Мне нужно готовиться, значит?

— Он такой спорщик, что подготовиться к разговору с ним невозможно. Те, кто его не знают хорошо, иногда даже обижаются. Он почему-то любит донимать женщин, особенно тех, кто норовит способного человека взять под каблучок. Он им, например, заявляет: «Великий Рим погубили свинцовый водопровод и женщины!» Еще он изводит женщин рассказами о том, почему огромные паучихи пожирают своих крошечных супругов-пауков, объясняя это деградацией паучьего рода. Я вас не напугала?

— Нет, нисколько, к тому же я не женщина.

— Тогда приходите в восемь вечера на центральную площадь, к фонтану. Мы живем рядом.

— Приду обязательно, спасибо.

— А я вас угощу пельменями, они у меня получаются, так что вы не вздумайте где-нибудь поужинать! — погрозила пальчиком Лада. — Но сейчас на всякий случай мне нужно очень добросовестно выполнить первое поручение Петра Никифоровича. У нас очень хорошая столовая…

В восемь вечера Виктор Михайлович прибыл к фонтану, побывав предварительно в нескольких цветочных магазинах в поисках подходящего букета. Везде были только или комнатные цветы, или связочки прутиков багульника, завезенного сюда из Сибири, который и дарить-то было неудобно. Прекрасно цветет багульник, но пока это были лишь прутики, похожие на жидкие дворницкие метелки. В конце концов в одном магазине нашлись гвоздики — Виктор Михайлович взял две красных, две розовых и одну белую гвоздику, завернул их в бумагу и уложил бережно в портфель — на улице все-таки было холодновато. Теперь он ходил вокруг запорошенного снегом фонтана, протирал запотевающие стекла очков и всматривался в бледные при неоновом освещении лица женщин, потому что не знал, как выглядит Лада Быстрова в зимней одежде.

В пять минут девятого Виктор Михайлович увидел ее — она пересекала площадь наискосок, шла быстро, почти срываясь на бег, в дубленке с белым тонкорунным воротником. На голове у нее была белая вязаная шапочка, которая ей очень шла.

— Вы не замерзли? Я пельмени приготовила из трех сортов мяса — пальчики оближете. Возьмите меня под руку, Виктор Михайлович, у меня такие скользкие сапоги, — попросила она.

Быстровы жили в большом шестиэтажном доме с лепными украшениями, которые Виктор Михайлович не смог различить через запотевшие очки. В подъезде он наконец снял, протер их; они поднялись на второй этаж, к двери с медной табличкой: «Профессоръ Иванъ Ивановичъ Быстровъ».

— Это друзья подарили, когда папе дали профессора, — объяснила Лада.

— Милости просим, — сказал хозяин в прихожей, взял у него пальто и шапку, повесил на рога оленя. — Что ж, будем знакомы, — он крепко пожал Балашову руку, — Виктор Михайлович Балашов? Весьма приятно, я даже читал вашу книгу об информации, написанную для нас, дилетантов, довольно умело.