Китовый ус - [99]

Быстров, не стесняясь, пристально рассматривал гостя, пока тот приглаживал волосы, копался в портфеле, извлекая гвоздики.

— Лада, иди-ка сюда! — крикнул он в глубину квартиры.

— Ой, какие красивые! — воскликнула Лада, подвязывая на ходу серый льняной передник с большими вышитыми ромашками. — Спасибо большое, Виктор Михайлович! Где же вам удалось достать такие?

— Лада, не уточняй ненужные детали, — сказал Быстров. — Тащи нам свои пельмени, а то я, как кот, уже делаю круг вокруг кухни. Прошу ко мне! Лада! Давай все в кабинет!

Иван Иванович был громким человеком. Он всегда кричал дома, потому что у него была большая квартира, которую он за многие годы основательно натолкал самыми невероятными вещами. Просторный кабинет был набит книгами, целую полку занимали старинные фолианты в ветхой, изъеденной временем коже; книги были везде — на столе, в шкафах и на шкафах; на диване, на креслах, на стульях, на полу; он тут же похвастался перед гостем, что недавно достал за большие деньги редчайший двухтомник философа Федорова, которого очень высоко ценил Толстой и который недооценен потомками, показал и «Домострой» — «здесь много любопытного, — сказал он, — а то все кричат «Домострой, Домострой», а никто его не читал. Во всяком случае эта книга познавательнее любого «Домоводства». А это «Лексикон словеноросский» Памвы Берынды, представьте, за двадцать копеек куплен…» Кроме книг, в кабинете Ивана Ивановича было множество старинных икон и русских орденов, в углу стояла полутораметровая деревянная ложка, под ногами валялась чурка какого-то плотного белого дерева — оказалось, что это кусок мамонтового бивня, на полках были образцы редких камней, лежал рассохшийся уже кокосовый орех, рядом с ним длинная, слегка изогнутая кость — «это моржовый, тот самый, да-да», — объяснял хозяин по ходу краткой экскурсии.

— Лада! Скоро? — закричал он вдруг так, что Виктор Михайлович от неожиданности даже вздрогнул.

— Иду! — донеслось из глубины квартиры.

— Надо убрать это к чертовой матери, — сказал хозяин и принялся очищать видавший виды огромный письменный стол, на крышке которого из-под хлама стали показываться характерные круглые пятна, размером в дно стакана. Наконец он успокоился, но в динамическом смысле, кинетический же потенциал у него был огромен — Виктору Михайловичу казалось, что хозяин опять вот-вот сорвется с места и заорет. Иван Иванович был в старом, с обвисшим воротником грубом сером свитере, он беспрерывно курил, сбрасывая небрежно пепел в огромную пепельницу. Профессорского у него не было ровным счетом ничего, на улице в таком виде, с таким серым лицом, невыразительным лбом, с короткими волосами, торчащими над правым виском, как соломенная стреха, его можно было принять за классического дядю Васю, который за трешник ни в коем случае не станет чинить водопроводный кран.

— Умница! — закричал Иван Иванович, увидев посреди подноса бутылку коньяку в окружении холодных закусок, и стал небрежно разгружать их на стол, отдав пальму первенства, естественно, коньяку.

— Папа, осторожно, — взмолилась Лада, когда он каким-то образом выгнал за пределы тарелки шпроты. — Подожди немножко, я салфетки дам.

— А-а, — махнул рукой Иван Иванович, решительно наполняя рюмки. — Будем! Очень рад познакомиться! — и вслед дочери, на кухню: — Капусты свежей принеси побольше! Капусты!

«Деспот, тиран в семье, — подумалось Виктору Михайловичу, — недаром «Домостроем» восхищается».

— Вам не нравится коньяк или вы мало пьете? — спросил Иван Иванович, увидев почти полную рюмку Балашова. — Гастрит? Если хотите, у меня есть настойка золотого корня. Ему цены нет. Это алтайская штука, растет только в горных реках. Не хотите? Напрасно… Было облепиховое масло — другу отдал. Да снимите вы свой пиджак, галстук рассупоньте, чувствуйте себя как дома, а не на каких-нибудь экосезах… Так вот, я читал вашу книжку, — Быстров говорил без всяких переходов, не теряя времени на всестороннее обоснование своих мыслей. — Я не пойму, вы считаете информацию всеобщей категорией материи, как время, пространство? Из вашей книги я не понял, вы — за или против?

— Это вопрос философский, Иван Иванович, на эту тему много писал Урсул, — уклончиво ответил Виктор Михайлович.

— Читал, но мало понял. Как дохожу до ваших формул, чувствую себя дураком и жалею, что не силен в математике. Хотя, кто знает, может, к старости поднатаскаюсь в вашей грамоте. В теории информации много любопытного — читал труды отца вашего Шеннона, и нашего Колмогорова, и англичанина Черри, и француза Абрахама Моля, который попытался применить теорию информации в анализе информационности музыки, и так далее и тому подобное. Только на мой непросвещенный взгляд, Моль больше доказал не всеобщность информации, а ограниченность ее теории или неразработанность. А попалась мне краткая библиография трудов по информации — батенька мой, сколько наворочено и написано! Шум, шум, шум, как вы называете…

— Извините, но в связи с чем вы, литературовед, заинтересовались теорией информации? — спросил Виктор Михайлович.

— Гм… — проворчал Быстров и откинулся в кресле. — Отвечу вопросом. Вы считаете научно-техническую революцию самой важной и существеннейшей чертой нашего времени?