…Сабельный Месяц рассёк лицо карателя сверху вниз, назначив грань света и тьмы ото лба к подбородку; осиянная часть лоснилась, — зловещая картина для оцепеневшего пленника, бессильного, разбитого виной.
Исступленные миги-вечности родили скульптуру: «Гневный палач и дрожащий раб», — камни среди камней…
…Ночной пожар занимался вихрем: стреляющий треск перебежал в густой скрежет, — и скоро раскаленные, потерявшие вес осколки с гулом улетали в померкшее небо, а черные макушки гор, преломляясь в жарком мареве, зашевелились ку-клукс-клановскими колпаками.
Внешний мир обесценился, померк, сгустился и сосредоточился здесь, на Марсовом поле — ровном пятаке, зажатом горами каменной страны Гиссаро-Алай, в ущелье Шахристан…
…В горах — не верящая слезам тишина: стонал и пенился Холоднокровный Сай, наследник Вечного Ледника, бесстрастно глотая события ночи — бедовые звуки, стынущий в брызгах дым, короткий пар над мёрзкой водой…
Вазелин давали вечером, перед отбоем: старший вожатый — неулыбчивый, с пронзительным взглядом, похожий на коварного отравителя, — пригнувшись, медленно крался по узкому проходу меж кроватных рядов, сквозь тускло освещенную палатку-общежитие, неся на вытянутых руках большую жестяную банку густого перламутра, — одаривал направо и налево, будто глумясь и упиваясь своей порочной щедростью. Пионеры и октябрята торопливо макали пальцы в жирную драгоценность и тут же, с выражением покорного счастья, обильно смазывали ей губы, будто медом, получая извращенное для обычной жизни удовольствие, приобретенное здесь, в горном лагере…
Смазка, как бальзам, приносила облегчение и уберегала от завтрашних мучений.
Стихия гор — близкое солнце сквозь разреженный воздух, термические перепады дня и ночи и многое другое, неведомое горожанам, — всё действовало разрушающе на открытую кожу горных оккупантов: она ссыхалась, истончалась, лопалась и отслаивалась, — особенно страдали губы, покрываясь кровоточащими трещинами и омертвелым отребьем.
И вот тогда вазелин становился мёдом.
…Губы, пощипав питаемыми ранами, успокаивались, суля покойный сон и здоровье.
Вечерний моцион включал суточную дозу бальзама, назначенную рачительным эскулапом. Но иной пионер, ловким перстом ухватив лишнего из общественной банки и сдобрив губы, остаток вазелина, — как художник на палитру, густым мазком, — тайно лепил к кроватной раме, чтобы завтра, после пробуждения, в холодном сумраке нащупав драгоценный слепок, повторить сладостное действо. Эти хитрецы начинали следующий день с блестящими устами и с хорошим настроением, умудряясь до самого обеда сохранить на лице добротный жир, пока он окончательно не слизывался и не впитывался.
…Однажды старший вожатый, пронося знаменитую в лагере банку, остановился возле кровати Мальчика, кивнул на тумбочку и странно, почти с испугом, посмотрев глубоко в глаза смутившемуся подростку, словно наткнулся на что-то невероятное, спросил:
— О чём твои книги? — и смятенно улыбнулся, и обронил: — А стрелы?.. Как уместно к этой картине.
Мальчик ответил, холодея и покрываясь мурашками:
— Таджикские сказки. И… — он заикнулся, — и иголки… от дикобраза.
Старший вожатый рассеянно забормотал:
— Боже, какая проза!.. А ведь ты, Аполлон Бельведерский, достоин… большего. По крайней мере, других книг. «Легенды и мифы Древней Греции», например, есть такая.
Вдруг голос старшего вожатого оживился и возвысился:
— Хочешь, дам почитать?
Так пионер кричит пионеру: «Будь готов!»
И, не ожидая ответа, прикрыв веками наэлектризованные глаза, даритель вазелина проследовал дальше.
А Мальчик, подумав, на всякий случай убрал в тумбочку книгу и стакан с пучком игл, действительно, похожих, если очень захотеть, на стрелы. И лёг спать.
Спали одетыми. Холодная ночь остужала к утру и постель и ее обитателя, и трудно было согреться после рассветного пробуждения, ведь настоящее тепло в августовском Шахристане приходит только к полудню, когда солнце окончательно восстаёт над горами, и, свободное от преград, заливает ущелье теплом, немного согревая каменную страну.
Этой ночью Мальчику, очевидно, позавидовав неожиданному вниманию к нему старшего вожатого, а может быть, просто так, за явную нелюдимость и раздражающую нормальных людей независимость, — устроили «велосипед»: спящему, осторожно сняв носок с ноги, вложили между пальцев газетную полоску, подожгли…
Наверное, смешно смотреть на педалирующего, вскрикивающего, но еще не проснувшегося. И, наверное, весело в ту минуту выкрикивать в ночь: «Прометей на велосипеде!»
Утром медсестра смазала Мальчику пальцы на ноге: «Ах, эти пальчики, ничего страшного, где это ты так? Ах, на костерке!.. Недотепа. Вот будешь теперь внимательным. Вот так, забинтуем, ножка в обувку помещается? Ну и беги!» — и пошла в штаб.
Через полчаса старший вожатый вызвал троих «королей» из мальчишеской палатки, увел их недалеко, за груду камней у сая, Мальчик слышал грозный разговор, глухие удары и приглушенные стоны.
Во время обеденного сна старший вожатый, исполнявший ко всему и обязанности физрука, вывел нескольких пионеров, среди которых были и «короли», на Марсово поле, «убирать камешки».
![Шпагат счастья [сборник]](/storage/book-covers/18/18210fd45f1eb70de7ae3f5db8a68688e42c2aa5.jpg)