— Ой, ребята, идите вдвоем, у меня к завтрашнему занятию прозаический этюд не готов! — воскликнула светловолосая студентка в цветастом сарафане, укладывая на подоконник лист бумаги и ручку.
— Ну, и напишешь его в парке, — посоветовала подруга, опираясь на плечо высокого парня, в самых дверях. — Ведь по норме там должно быть не более ста слов, какая мелочь! Что ж теперь из-за уроков вечеру пропадать.
— Ну да, — подтвердил парень. — Например, опишешь там с «чертова колеса» идиллию «Малыш и мама» или «Духовой оркестр седых ветеранов». Могу предложить «Нравы танцплощадки», с хулиганами и дружинниками…
— Нет, я остаюсь! — решительно возвестила светловолосая, засветившись одуванчиком в розоватом проеме вечернего окна. — Опишу закат. Прямо здесь, на подоконнике.
— Как оригинально! — насмешливо выдохнула подруга, состроив улыбку восхищения.
— Назови его тогда «Миллионный закат из окна старого общежития», — поддержал подругу парень, обращаясь к «одуванчику», и вдруг картинно вскинул руку: — Внимание, замри там!..
— Зачем? — удивилась светловолосая.
Парень продекламировал:
«Пряный вечер. Гаснут зори. По траве ползет туман. У плетня на косогоре забелел твой сарафан».
Подруга посмотрела на своего спутника с мягким укором, просквозила ревнивая нотка:
— А разве этюдам дают названия?..
Выстрелил — и промахнулся.
Вспорхнули, роняя перья, и забегали по двору, поднимая пыль, перепуганные куры, бестолково загоготали потревоженные гуси.
Казак-хозяин, удивленный, оборотился.
— Это ты мне в спину пальнул, что ль, ваше благородие? — и пошел на Ивана. — А дети мои?.. Хлеб мой крадешь, так еще кормильца от семьи отымаешь?
Иван отступил к воротам, оглядываясь — нет помощи, разбрелись соратники по другим дворам — и попытался еще раз, в упор…
Осечка!
Удар кулаком в лицо сбил Ивана с ног, наган отлетел в сторону. Казак — вилы наперевес — приставил блестящие жала к Ивановой груди, навис косматой гибелью.
— Жалко тебя, парень. Потому как морда юнкерская, не офицерская… Молод. Жалко! Уйдешь восвояси? Иль прискобить тебя, ирода, к земле-матушке, как немца я, бывало, пикой?..
— Уйду, отец, — сказал Иван как можно спокойней, не двигаясь.
— А в спину опять не пульнешь, ваше благородие? Креста нет, понятно, а хоть честь-то имеешь?
— Имею…
— То-то! — казак бросил вилы и двинулся в сторону дома.
Иван, не вставая, торопливо подобрал наган, крутанул барабан и, скрежеща зубами, почти не целясь, выстрелил в широкую спину.
Мужик дрогнул всем большим телом и обернулся, опять удивленный.
Не попал!
Еще!..
Осечка!
«Неужели конец?» — подумал Иван, видя, как мужик опять нагибается за вилами.
Но скрипнули ворота, и тут же бабахнуло, вспыхнуло над Иваном, — и казак согнулся, застонал, упал, захрипел, скрючиваясь, как гусеница.
Прочернело над Иваном — как в ад завалился: курные кудри, вороненый ствол, угольные глаза, черные губы. И горячий шепот:
— Жив?..
Это Марта со своим маузером. Как успела, бестия?
Завыла овдовевшая баба, заголосили осиротевшие ребятишки. Сбежались из соседних дворов сопровождающие: встревоженные, винтовки наизготовку.
— Что, товарищ уполномоченный? Как же вы один-то во двор?..
— Напал он на меня, с вилами… Там схорон в коровнике, — указал Иван, плюясь зло и кроваво. — Грузите!..
И, уходя со двора, услышал за спиной разговор:
— Командир — чистый зверь, ничего не боится!
— Страху в ем нет, эт точно! Герой, одно слово!
— Ишь, с Мартой бугая завалили, всему селу под дых врезали! Щас дела пойдут!..
Скрип и стон телег, конский храп и топот, покрик возниц… Обоз, ощетинившись штыками и грозясь дороге и лесу тупыми стволами пулеметов «Максим», возвращался с добычей.
Марта молчала, отвернувшись и свесив ноги с телеги, курила.
— Товарищ Марта! — шутливо окликнул ее Иван, возлежа на соломе головой к пулемету. — Благодарю за спасение! Вовремя вы поспели… Извините за причиненное беспокойство. Если б не осечка, я б и сам… Не сомневайтесь, наше дело правое. Справедливость — понятие классовое. С людьми — по-людски, а с классово чуждым элементом…
В ответ — то же молчание, только новая папироска.
— Ладно, с меня следующая контра в твой зачет! — опять пытался шутить Иван.
Он притянул к себе Мартину сумку, валявшуюся около маузеровой кобуры, вынул документ, пробежал глазами сверху вниз. Улыбаясь, наслюнявил карандаш, подчеркнул несколько строчек, подал листок Марте через ее чуть вздернутое, угловатое плечо.
— Знакомая тебе грамота, товарищ комиссар, но, может, что-то из нее забыла? Освежи!
Марта, вся кожаная, хрустит. Со спины видно: читает известный ей документ, но только подчеркнутое:
«…требуйте настоятельно, неотступно безоговорочного выполнения разверсток, сдачи продовольствия. Не ждите самотека: делайте нажим, принуждайте к сдаче… В случаях особого упорства, прямого отказа — применяйте самые суровые меры. Прибегая к последнему — будьте осторожны, осмотрительны: строго учтите все обстоятельства, предъявите угрозу и, решившись действовать, не допускайте колебаний — идите до конца, наносите сокрушительный удар быстро и безошибочно».
Марта, не оборачиваясь, возвратила листок через плечо.
