Франсис Бебей родился в 1929 году в г. Дуала. Закончив в родном городе технический колледж, он изучал литературу и журналистику в Сорбонне и Нью-Йоркском Университете. Был сотрудником радиовещания в Аккре (Гана), в Лагосе (Нигерия), много лет работал в департаменте информации ЮНЕСКО в Париже.
Советский читатель знаком с творчеством Ф. Бебея по роману «Сын Агаты Модио» (М., 1974), удостоенному в 1968 году Большой литературной премии Черной Африки, и ряду рассказов. «Ашантийская куколка» — второй роман писателя. Написанный легко и непринужденно. в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Франсис Бебей известен также как композитор, исполнитель народных песен и собственных произведений (вышло несколько грампластинок с записями его концертов), исследователь африканского музыкального искусства. Высокой оценки специалистов удостоился его труд «Музыка Африки» (1969).
В 1979 году вышел третий роман Ф. Бебея «Король Альбер из Эффиди».
В преддверии рождества вся Аккра словно бы закружилась в танце.
Все солнца мира сошлись сюда, к этому берегу моря, и что ни день сияли все ярче, все веселее. У каждого дня было свое солнце, непохожее на вчерашнее. А время неотвратимо шло вперед, теперь уже к совсем близкому концу года. Иногда после полудня сердитые волны насылали шквалистый ветер, старавшийся с размаху разогнать часы затишья. Город оделся в праздничный наряд, украсился цветами, гирляндами, флажками, и по вечерам казалось, будто повсюду блестят головки тысячи разноцветных гвоздей.
В тот день при ослепительном полуденном сиянии Эдна, сама как пробившийся сквозь облака летний день, звонко смеялась. Это рассмешил ее последний покупатель.
— Как по-твоему, Мам, он догадался?
— Это уж его дело, девочка, если твоему покупателю вздумалось ошибиться в твою пользу, не стоит ему мешать.
— А если он вернет гребень и скажет, что слишком дорого заплатил за подделку?
— Тогда позовешь в свидетели весь рынок, и все подтвердят, что ты никогда и в глаза не видела этого простофилю… Послушай, Эдна, можно подумать, будто такое в первый раз случается.
— Нет, конечно, Мам. Не в первый, но…
— Впрочем, не думаю, чтобы он вернулся. Вид у него был туповатый, такие покупают, не глядя.
— Не глядя? Ну нет, Мам, как раз наоборот, он очень внимательно разглядывал покупку и все-таки ничего не увидел. Мам, посмотри, этот гребень из настоящей слоновой кости или нет?
— Из самой настоящей, или я в этом, девочка моя, ничего не смыслю.
Эдна снова расхохоталась, теперь уже в ответ на слова бабушки, да так громко, что соседние торговки заинтересовались, чем же вызвано такое веселье? Бабушка Мам даже сконфузилась и стала судорожно рыться в потрепанной сумочке, которую она обычно прятала в большой деревянный ящик, вытащила наконец оттуда свои старые очки и, даже не потрудившись протереть стекла, наделила очки на нос. И хотя стекла были не слишком чистые, ей все же удалось без особого труда определить, что гребень не что иное, как подделка под слоновую кость, в чем, увы, так удачно подвизалась пластмассовая промышленность.
— Ох, доченька, — вздохнула Мам, — видишь, и я не лучше твоего покупателя. Тоже попалась на удочку.
Эдна еще долго смеялась и наконец сказала:
— Во всяком случае, теперь уже ясно, что покупатель не вернется.
— Твоя правда. Но вот что я тебе скажу, даже если он и вернется, ничего не изменится: купил гребень, и все тут. Что было бы с нами, если бы каждый покупатель возвращал купленную вещь?
Солнце щедро заливало часть рынка, обращенную к Западу. Играя всеми цветами радуги, на прилавках засверкали тысячи всевозможных украшений. Колье и браслеты под серебро и золото — улыбчатые суррогаты, которые, не скупясь, доставляют ювелиры Запада, — большие перламутровые пуговицы, жемчуг, так и отливающий фальшивым блеском, серьги всех размеров, новенькие алюминиевые чайники, медные кастрюли, крытые эмалью, граненые стаканы — хрусталь для неимущих, — запонки в проржавевшей оправе, перочинные и кухонные ножи, столовые ложки, вилки с крупными зубцами для гурманов, шотландские, ярко раскрашенные оловянные солдатики и в углу прилавка матовые гребни из слоновой кости и из пластмассы — все эти богатства беспощадно палило полуденное солнце.
Прилавок бабушки Мам ничем не отличался от большинства других. Сбитый из трех широких досок стол, положенный на крепкие узловатые ножки, служил одновременно и прилавком, и витриной. Сверху все это прикрывал небольшой навес из рифленого кровельного железа, которое проржавело от времени, но стойко выдерживало напор гнувших его ветров‚ с боков к навесу были прилажены где пластиковые щиты, где куски от мешков из-под муки, тоже в меру своих сил сопротивлявшиеся непогоде. Оставалось загадкой, каким образом в сезон дождей, при таком ненадежном хранении, не подмокали товары. Впрочем, Мам, Эдна и их соседки-владелицы столь же хрупких сооружений — редко жаловались на погоду, разве что когда действительно лило как из ведра. Но в конце этого года сильных дождей не было; так что послеполуденное тепло само располагало к веселью и смеху, и благоухающая радость лета веяла над всей рыночной площадью.
