Золотое колесо - [80]

— А почему же вы с ней не поженились?

— Это было невозможно. Вся ее жизнь отдана ее народу, а вся моя жизнь — моему.

Григорий Лагустанович замолчал, тяжело дыша. Но замолчал он не на точке как бы, а на точке с запятой, поэтому Имярекба опять подумал, что теперь старик уже напомнит о своих нелегальных стараниях в его воспитании и становлении. Но опять недооценил деликатность Лагустановича.

— Ты принес счастье в семью, в которую попал. До тебя у них три года не было детей, а после тебя в течение шести лет родилось семеро. — Старик перевел дух и горестно добавил: — А несчастлив был я. Мне самому в конечном итоге пришлось взять Хасика на воспитание. Но что из него получилось! Не работает, не учится, не женится.

Старик снова умолк. Имярекба ждал, чтобы задать несколько важных для него вопросов. Но когда Лагустанович пришел в себя, он сразу заговорил сам:

— Знаешь, когда я был по-настоящему счастлив? Месяц в детстве, когда кочевал с цыганами. Помогай им…

Плачьте, романэ! Плачьте, семь жен Бомборы Мануш-Саструно! Умирает начальник, депутат, ваш защитник-найко! Скоро начнется война! Вас пограбят и выгонят из Старого Поселка. И вместе со всеми сухумскими, вместе со мной, вашим современником и сопечальником, вы покинете город, громко голося и горько плача. Уплывет табор на грязной барже, покидая родную бухту! А Григорий Лагустанович опять забылся; придя же в себя, опять не дал спросить. Надо было успеть о политической ситуации.

— Как он там, твой брат, среди диких горцев! — кажется, забредил он.

Но взгляд имел осмысленный. Имярекба уже ждал, когда старик напомнит ему о дяде, который тоже один среди алчных европейских дипломатов, но Лагустанович об этом не сказал. Но даже на смертном одре государственик и поэт оставил за собой последнее слово: — Трудное время досталось вам, молодежи. Но устои выдержат, фундамент крепкий. Что мне сказать тебе напоследок? Надо волынить…

И Григорий Лагустанович умер на руках у раздраженного Имярекбы.

Далеко ли до хвоста земли, мама?!

Ника Хатт ехал на своей сборной «Волге» из Сухума, где он сдавал барону Бомборе Кукуновичу туфли «цебо». У въезда в Гульрипш ему повстречалась целая колонна танков. Он сначала подумал, что это русские передвигают технику, но потом смотрит: люки открыты и оттуда выглядывают самые настоящие разгильдяи и оболтусы. Было ясно, что это свои: абхазы или грузины. Но насколько Нике было известно, абхазы танков не имели. Может быть, успели обзавестись? Танки как раз сломались и остановились. Бойцы повыскакивали из машин: кто бросился чинить моторы, кто бросился ругать технику, а большинство ка-ак налетит на алычу, стоявшую над забором знакомого Нике свана, что в несколько минут на дереве осталась разве что кора. «Кушайте, бичебо[54], кушайте, — лишь добродушно приговаривал хозяин. — Тоже мне солдаты, ядри вашу мать!»

«Была бы бузина, он бы вам не позволил!» — подумал Ника. Это мингрел возмутится, если станут грабить его алычу, потому что именно из нее он гонит чачу, а сван предпочитает арак из бузины.

Он вышел из машины и подошел к танку. Собственно, это был не совсем танк, это был БМП, но тогда еще наши люди так не различали технику, как различают сейчас.

— Учения идут? — спросил танкиста по-грузински Ника.

— Ты грузин? — обратился к нему парень с вопросом на вопрос.

— Нет, абхаз.

Пауза. Боец с застенчивым любопытством изучал абхаза, который и зубами не клацал, и по-грузински говорил.

— Восстанавливаем территориальную целостность Грузии, — успокоился и объяснил он.

Ника не понял.

— Войной пошли на нас? — Почему сразу войной?! Выпьем воды из древней грузинской реки Псоу и вернемся. Святой отец тоже с нами едет, — сказал боец, поправляя на голове шелом.

В этот поход, действительно, грузинские отряды доехали до Псоу, пограничной речки между огромной Россией и маленькой Абхазией, поп освятил воду реки, бойцы из нее шеломами почерпали, и армия вернулась в Тбилиси без конфликтов, если не брать в расчет инцидент на турбазе Дурмишхана Джушкунияни, где подвыпившие бойцы расстреляли и зажарили двух лебедей и князя Рабиндраната.

Князь Рабиндранат приходился кузеном Его Божественной Милости. Во время длительных голоданий махатмы кузен был ему постоянной опорой.

Махатма как закутается, бывало, в сари и прижмется к камандалу, — орел голода с высоты своего полета не замечал его тщедушной фигурки, и незаметно проходило сорок дней, а у князя продолжалось опасное отсутствие голода. И тогда приходил к нему Рабиндранат и пением на лютне услаждал брата и ласково уговаривал его прервать голодание.

Но мы отвлеклись, а тут разворачиваются плохие дела, в нашем мире отражений.

Ника больше не стал говорить с танкистом. Он вспоминал слова Кесоу, что надо готовиться к войне. Тогда он не придал этим словам значения.

Теперь же он разглядывал танк как врага, который в скором времени пойдет на него. Он разглядывал его хладнокровно и с ненавистью и так сжимал кулаки, что ногти впивались в ладони. Обошел несколько раз кругом.

И тут же успокоился.

«Это же — трактор! — подумал он. — Как можно его бояться! Я возьму его голыми руками, если понадобится!» И он поехал, морально готовый воевать. Придет война, и буквально на третий день Ника Хатт с двумя приятелями действительно голыми руками возьмут тяжелый танк Т-55. А парень, с которым он перебросился парой слов на грузинском, подумал про него: «Вот нормальный абхаз, не сепаратист. Этот не станет с нами воевать, а скажет спасибо, что мы принесли ему свободу! Нас так учили!» То был еще 1989 год.