Золотое колесо - [21]

Платон смог войти в светлицу к невесте на восьмой вечер. На восьмой вечер, читатели! Не на второй, не на третий, и даже не на седьмой. Кто не мечтал жениться на лучшей в округе девице, за которой гарцевало так много джигитов, что от их самоутверждения в армянских и греческих деревнях тревожно запирали конюшни, — тот нас не поймет. И вот: наконец ее вырвали, и вот: она дома, и гости у него пируют неделю напролет, а он, по обычаю, прячется вдоль по околице! Первые три вечера Платон сам не показывался ни в доме, ни на широком отцовском дворе, где под навесами пировали гости, сменяя друг друга. А на четвертый вечер, как стемнело, Платон, сумрачно бормоча, что довольно уже, вообще, попытался пробраться в спальные покои для молодых, но приятели его подкараулили и стали стрелять в воздух: он получал право пировать с ними в собственном доме! И так еще несколько вечеров подряд.

Когда же наконец свершилось это, Платон недолго любовался заснувшей в его объятиях женой: он встал и начал одеваться. Она проснулась. Широко раскрытые глаза ее смотрели на жениха вопросительно и строго.

— Лучшего скакуна уведу я в твою честь! — прошептал он гордо.

Она молчала, но в ее молчании была требовательность, была мольба. Платон пока еще ничего не мог понять: как положено джигиту, он после полуночи отправляется уводить скакунов; что же смущает ту, ради которой это делается? Она вроде бы не похожа на тех, кто пытается удержать мужа около подола! Он отложил аркан и присел на край ложа.

— Я не смогу есть хлеб со скотокрадом! — после долгой паузы внятно произнесла она.

— Вообще, — смутился Платон.

Перебарывая себя, потому что скромнице стыдно было разговаривать с мужем даже наедине — ей казалось, что кто-то это может увидеть! — она взяла его руку, делая это как-то тайком, и, застенчиво глядя в сторону, произнесла:

— Дай мне слово, что будешь стахановцем!

— Вообще!

— Ты можешь это!.. Ты все можешь: ты самый-самый! — И даже добавила: — У меня!

«Ты — самый-самый у меня!» — вот как она сказала.

И что ты будешь делать, читатель? Конокрадство стало лишь красивой мечтой. Много-много лет прошло. Платон уже уважаемый в деревне старец! Спи, Платон, и о лихих делах думать не смей! У других жены такие понятливые и патриархальные! Или думаешь ты, читатель, что алчен Платон? Что не хватает у него собственного табуна? Что ему непременно чужих лошадей подавай?! Он же потому хотел увести скакуна, чтобы жена еще больше гордилась им, вообще! Стахановцем-то он стал, как этого она хотела, но счастья нет. Как у человека, который мечтал быть одним, да стал другим. Кто-то, допустим, мечтал быть артистом, пусть нищим, но артистом, в театре, а стал дельцом, раскрутился, но нравственного удовлетворения нет, — и приходится воровать еще больше! Так Платон и постарел с мечтой о конокрадстве… светлой мечтой. Разве что, как этой ночью, взгрустнется порой.

— Если бы мужчина изначально был таким, в кого его переделывает жена, разве бы она вышла за него! Жениха подавай ей лихого, а мужа — стахановца.

Платон нащупал руку жены и погладил ее своей мозолистой ладонью.

Она во сне улыбнулась, однако руку решительно отодвинула: завтра предстоял трудовой день, надо было отдохнуть! Сегодняшняя ночь для всех была бессонной. Так, наверное, бывает в ночь перед солнечным затмением. Духи, что вселяются в жаб и выдаивают молоко коров, — что им стоит доброго человека лишить сна! Могель тоже не спал и все ворочался в постели. Как там собака, справилась ли она с птицами? Найдет ли он ее завтра или найдет ли она его? Хотя понимал, что Мазакуаль прекрасно справится с птицами, а завтра же утром сама хозяина отыщет — и не потому ему не спится. А гостеприимные хозяева — не проспят ли они затмения? А вдруг жабы выдоят их коров? И опять сознавал хитрый Могель, что не это причина странного волнения, его охватившего. Вот этого мне сейчас не хватало, встревожился он.

Сегодня, когда в недавно опубликованном манифесте борьбы с сепаратистами даны четкие раскладки, какими надо быть и что надо делать грузинским патриотам, ибо, вдохновленные Центром, абхазские сепаратисты перешли на открытое клацанье зубов, — он, Могель, вдруг ослеплен страстью к абхазке, как сентябрьская перепелка — фонарем! Но и эти доводы были ничтожны в сравнении с тем, что плескалось и переливалось в душе одинокого Меджнуна[19]. Увижу ли я завтра эту абхазку? Не сказать ли поутру дяде Платону, будто что-то забыл у старика? Но что? Будем надеяться, что с рассветом явится собака и придумает какую-нибудь хитрость. Но далек был рассвет, и время не шло.

«Все умеет по дому, ты ее полюбишь, моя мать», — чуть не вслух запел Могель.

О тайнах ночи

Пройдя лесом, Кесоу вышел к железнодорожной насыпи повыше платформы. Тут он мигом преобразился, как бы перешел на нелегальное положение, и, когда, пригнувшись, перескакивал насыпь, только тень его успела промелькнуть. Нырнул в заросли, прошел еще немного, отлично ориентируясь в темноте, и нашел тех, кого искал. Там притаились Ника, сын последнего Хатта, и его гость из райцентра Очамчиры. Почему Ника, какие победы он одержал, спросит читатель, если скромность не позволит задать первый, закономерный вопрос: почему этот Ника вместе с гостем прячется в зарослях, вместо того чтобы дома, в соответствии с обычаями, прилюдно угощать его индейкой и вином? Сына последнего Хатта звали Никой потому, что он по паспорту был Николай, и ничего общего с греческой богиней не имело его блатное прозвище. Но парень он был необычный, как бы созданный самой природой бомбить товарные вагоны. Внешностью обладал он неопределенной, какою и должна быть внешность в темноте. Днем его почти никто не видел, пока не началась война. Он не бывал на людях и не ходил в школу. То есть где-то там, в каких-то интернатах, он все-таки учился, но в родной деревне никуда не выходил. Выглядел он маленьким и щуплым, хотя был роста выше среднего и достаточно крепок при своей худобе. Казался уродливым, хотя лицо его было даже красиво, просто не рассчитано на рассеянное дневное освещение. Античное лицо: этакий античный уродец, римский барчук периода вырождения. Более трех слов одновременно он не произносил, так что было неясно, обладает ли парень членораздельной речью. На самом деле знал все языки, необходимые для воровской жизни: и мингрельский, и грузинский, и греческий, и армянский, даже цыганский, и, конечно же, свой абхазский, не говоря уже о русском. Никто не слышал его голоса, потому что говорить ему приходилось только шепотом. Но и голос у него был… Однако мы увлеклись, не пропустить бы поезда! Нет, товарняк пропустить мы не можем. Длинный состав, следовавший из России в Грузию, имел встречного в Очамчире. Он должен был стоять некоторое время. Если Ника мог открыть беззвучно любой вагон, Кесоу безошибочно знал, с сопровождением вагон или без, а также сыпучка в нем или товар. Товарняк остановился. Послали очамчирца на уточнение. Результат разведки лишь подтвердил то, что Кесоу знал: в большинстве вагонов была сыпучка, то есть или цемент, или минудобрения, на кар не нужные им, и еще в двух вагонах, где товар лежал, было сопровождение, а вот четвертый от локомотива можно было брать. Вагоны с охраной были далеко, но приятели перешли на еще более низкий шепот. Необходимо было действовать осторожно, воевать с охраной никто не собирался.