Золотое колесо - [20]

Кесоу взял под руку Могеля.

— Странный у нас род! — воскликнул он. — Все труды и усилия наших мужчин уходят, словно в песок.

«Это верно, но предыдущее зачем?» — немотствовал Платон.

— Вот дядя, вот этот! — продолжал Кесоу. — На войне кто языка взял по приказу генерала Дрозда? Дядя Платон. В Гданьск кто первым вошел? — Полк дяди Платона. Героя Союза дали? Жди! Кто с гектара сто тонн базилика и герани вырастил и сдал государству? — Это было сказано наугад, и цифра была фантастическая, но Платон сумрачно смолчал, а Могель не разбирался в геранях и не заметил. — Кто изобрел землекопалку и в хозяйство внедрил? Дядя Платон. А Героя Соцтруда дали? Черта с два!

Платон окончательно успокоился, отдаваясь благодушному настроению, которое предоставлял ему кайф от выпитого. Он только блаженно сопел в нос и бормотал про себя. Дома его ждала еще незначительная разборка с женой.

Остановились перед железными воротами усадьбы, окруженной железной сеткой забора, что делало ее, увы, не такой уютной, как жилище старого Батала, несмотря на то, что в глубине возвышался добротный двухэтажный дом, да еще с длинной, тоже капитальной пристройкой — вместо пацхи-хижины. К дому вела такая же ровная и широкая, как у старика, лужайка. Здесь и жил Платон. Он остановил буйволов и напомнил, что гостя, то есть Могеля, возьмет к себе.

— Что-о? — попытался протестовать Кесоу, но дядя его тут же урезонил: — Сначала ты женись, чтобы было кому готовить угощение гостю!

Кесоу опустил голову. Ему нечем было возразить. Именно сегодня как никогда он был согласен с мыслью о женитьбе. Но, смущаясь, он не забыл подчеркнуть внешним видом, что причина его смущения — неловкость перед дядей, почти старцем.

— Неплохой ты старик, дядя, но не удастся никому меня напугать! — добавил он умиленно.

Это вполне устраивало Платона.

— Ты не из тех, Кесоу, кого я не признаю за мужчин, вообще! — сказал он. И они расстались.

Платон повел арбу во двор. Когда он, кашлянув, открыл дверь пристройки, жена, возившаяся у газовой плиты, тут же сказала, не замечая еще Могеля:

— Ты вспомни, до чего довела пьянка доктора Гвазаву!

— Не признаю, когда женщина рассуждает, а никто тут не пьян, — сумрачно изрек Платон. — Гость у нас.

Жена его вытерла руки о фартук. Потом подошла к Могелю и прикоснулась губами к его плечу. Потом перекинулась с мужем парой слов на абхазском языке. Могель догадался, что Платон распоряжается отложить ритуальное угощение гостя на завтрашнее утро.

О думах во время бессонницы

Кесоу был молод и одинок. Ему некуда было спешить. Свернув с проселочной дороги, он углубился в ольшаник. Ливень нагнал его. Кесоу оскалился.

Дождь издал лишь легкий шорох в листьях и быстро промелькнул, как конокрад. Его несло неведомо откуда, а чан неба был по-прежнему безоблачным.

Ливень ушел, и снова появились светляки. На ближних болотах пели сверчки, уже полевые. Кесоу не спешил домой. Он вышел из ольшаника и снова оказался на той же проселочной дороге. Он бы зашел к Платону, чтобы если не смочь рассказать ему о том, что сейчас его переполняло, то по крайней мере вылить на него ушат презрительного шипения. Но его приятель-дядя уже, наверное, лег спать, отложив угощение мингрельского гостя на утро, о чем парень догадался, не увидев у Платона света и бессознательно шагая дальше, по пути, по которому они только что прошли.

Кесоу был почти молод и почти одинок. Поравнявшись с уютным двориком, он подумал грешным делом: не перемахнуть ли через изгородь, не запрыгнуть ли и не заглянуть ли в окно, чтобы увидеть на миг, как спит держательница клубка с лучистым взглядом? Но ведь она совсем девчонка, устыдился он своих мыслей, хотя помнил, что сказано стариками: если кинуть в девушку папахой и она от ее тяжести не упадет, то девушку можно выдавать замуж. Только нельзя мне позволять себе такую вольность в доме почтенного старца! А похитить ее и увезти в горную деревушку? Нельзя сейчас, когда основные мужчины, и ее отец в том числе, находятся вдали, на летних пастбищах; получится, словно момент улучил. О, лучистые глаза! Лучистые глаза над серебрящимся у огня клубком! Вы — алтарь, на котором я готов сжечь постылую свободу!.. Идти же домой и ложиться в одинокую постель? — нет уж, лучше побродить.

Платон, расположившись с женой валетом на широком ложе, приготовился спать, но сон не шел. Он лежал, завидуя ленивой завистью лихим людям, рыскающим с арканами по пастбищным лугам. Жена спала, чтобы быть готовой к предстоящему завтра трудовому дню. Платон, достаточно старый, чтобы быть старейшиной села, вспоминал молодость.

Когда Платон женился, свадьба, как водилось у них, у кулаков, продолжалась целую неделю. Первым не выдержал отец Платона: он сбежал в поле собирать кукурузные кочерыжки, и его насилу притащили назад, к пиршественному столу. Это племянник сочиняет, вообще, как мог почтенный старик сбежать от собственных гостей, он просто хотел часик поразмяться и вернуться к столу и гостям, которых очень любил. А что касается жениха, он, как положено по обычаю, не только не мог сидеть со всеми за столом, но должен был прятаться, чтобы не попадаться старшим на глаза.