Витязь-хатт из рода Хаттов - [5]

Проснувшись, он оглядел соседей ясным, ничего не помнящим взглядом.

— Откуда вас столько набежало-то? — спросил он.

Никто не ответил. Его развязали. Жена подошла, чтобы увести его.

Вдруг он все вспомнил и все понял! Его красивое, но глуповатое лицо исказилось в гримасе. Он никого ни в чем не упрекнул, и позже все притворились, будто ничего и не произошло. Но в этот миг он ушел в задумчивости и больше не вышел к соседям.

…Вот эти два события, вечернее шествие со свечой сельской экономистки и краткое помешательство последнего Хатта, подняли настроение русалки, тихо спивавшейся у речного прибрежья.

Русалке наскучило бессмертие — она хотела, чтобы ее видели и узнавали. Пусть ее не боятся — лишь бы замечали! И сны у нее были тревожные. Часто ей снилась тусклая и грязная радуга. Русалка не боялась ничего, но кому приятно видеть плохие сны! Она-то думала, что все, что могло произойти, уже произошло и ничему новому не быть. Но и новое подкралось незаметно…

Это было в то утро, когда Григорий Лагустанович с двумя соседями пошел на свое кукурузное поле, которое находилось чуть повыше его усадьбы. Небольшой участок ему был выделен как патриоту села.

Соседи не позволили пожилому Лагустановичу работать на солнцепеке — после случая с Хаттом они были к этому особенно внимательны, и Лагустанович сидел в тени, поминутно благодаря крестьян, пока те подсыпали под кукурузные побеги особое средство из бумажных мешков, от которого кукуруза бойко росла и плодоносила. Когда работа была закончена, осталось два лишних мешка. Чтобы они не валялись в поле, Лагустанович и его друзья решили высыпать остаток в Тоумыш. Вещество было такое белоснежное, такое привлекательное, что хотелось даже попробовать его на вкус. Прикоснувшись к воде, оно мгновенно растворялось, словно и не было этой красоты. А крестьянин, который высыпал из мешка удобрение, стоя при этом по колено в воде, почувствовал, что вода стала ледяной, как горный поток. Что-то странное, нарушающее привычный порядок вещей, было во всем этом.

— Вот и все, — сказал Лагустанович.

И все трое, переговариваясь о том о сем, пошли к дому Лагустановича, где их ждало сытное угощение.

Дома, пока накрывали на стол, Лагустанович пригласил соседей осмотреть пруд — он все-таки развел карпов. Соседи уже видели этот замечательный пруд, но пошли еще раз. Тут только они вспомнили, что высыпали удобрение вверху по реке. Глупые карпы всплыли все до одного. Только малую часть удалось сдать в ресторан за бесценок. Остальное пришлось скормить свиньям. Есть отравленную рыбу Лагустанович соседям не посоветовал.

Потом он сказал:

— Ну и черт с ним! Стоит ли расстраиваться…

В деньгах он особой нужды не имел, только жаль было затраченного труда.

…Когда странный, чужой холод почувствовали кривые русалочьи ноги и сама русалка ощутила что-то неладное, вся река была уже в движении. И вся рыба — лобаны, сомы, бычки, маленькие щуки, и змеевидные рыбы, и сами змеи, и даже черепахи, и даже лягушки — все мчались, теснясь, вниз по течению.

— Что вы делаете?! — вскричала Адзызлан.

Бывшая Владычица Рек и Вод последней узнала новость.

А новость мчалась по реке, наступая рыбам на хвосты, отливая зловещей радугой, где все цвета были налицо, но только грязнее, чем нужно. Радуга издавала нездешнюю вонь, от радуги шарахалось все живое, радуга убивала цветущую воду реки.

— Остановитесь! — вскричала русалка, но ее никто не слышал.

Она познала горечь полководца, чье войско обратилось в паническое бегство.

Кефаль, вышедшая рано утром в устье реки метать икру, заметив собратьев, безумно устремившихся к спасительному морю, еще ничего не поняв, поспешила назад. И там, где река узкой полоской втекает в море, вся речная живность смешалась с холеным племенем кефали и устроила давку, как если бы это были люди.

С ужасом и отвращением, то и дело спотыкаясь, побежала русалка прочь от своей древней обители. Был час пополудни, в селе на берегу отравленной реки начиналось непонятное русалке торжество. Шли люди, неся портрет вместо чучела жениха, но при этом никто не видел русалки и не слышал ее испуганного плача.

Свернув с дороги, Адзызлан побежала к дому Хатта, к последнему Хатту, чей предок разделил с ней когда-то ее травянистое ложе, к последнему Хатту, которого и она звала недавно.

Она бежала, боясь еще раз вдохнуть отвратительную вонь грязной радуги. Она бежала и по-странному ощущала свое дрожащее от испуга тело. Русалке казалось, что тело ее тяжелеет и она начинает слышать звук своих шагов. Но она думала, что это от усталости.

На пустынной усадьбе последнего Хатта, огороженной замшелым частоколом, на пустынной лужайке перед домом, где паслась тощая коровенка, русалка почувствовала себя в безопасности и отдышалась.

Она зажмурила глаза и открыла их. Напротив нее стоял черный пес.

Пес учуял ее! Залаял на нее — потому что страх вернул русалке утраченную плоть.

Пес подошел к ней совсем близко. Но русалка и не вспомнила о своем древнем страхе перед черным псом. С нежностью и торжеством она ощущала свою дрожащую в ознобе плоть.

Черный пес дружелюбно обнюхал ее. Русалка пахла тиной. Тявкнув и вильнув хвостом, пес побежал к амбару, словно указывая ей дорогу. Адзызлан покорно пошла за ним.