Витязь-хатт из рода Хаттов - [4]

Русалка схватила его за волосы. Григорий Лагустанович, увы, ничего не почувствовал. Она пощекотала его под мышками. Мужчина задумчиво полез в карман куртки за сигаретами. Она висела, бесстыдница, в воздухе, прямо пред ним. Григорий Лагустанович спокойно прикурил от серебряной зажигалки и выпустил густой дым. Дым прошел сквозь тело русалки. Тут только русалка поняла, что она не дана Григорию Лагустановичу в его ощущениях…

В эту ночь русалка напилась сока хмельных трав с берега мутной реки. Она думала о том, что утратила не только власть, но и плоть. С ужасом осознавала она, что вместе с последним слабоумным, кто еще сможет поверить в нее, ощутить ее, она перестанет существовать.

Даже в нынешних цивилизованных селах есть уголки такой незыблемой дремучести, которую не проймешь ничем. Замечено, например, что семьи, живущие на берегах мутных рек, отличаются несколько странным характером. Их глаза все время смотрят в лес. Старые предрассудки исчезают с первым светом электролампочки, но у живущих на берегу мутной реки даже лампочка горит как-то тусклей.

Последний Хатт жил как раз на берегу такой реки. Он жил на берегу Тоумыша.

Хатт не отличался трудолюбием и был не из домоседов. Когда его брат в городе стал человеком и о нем заговорили простые люди в автобусах, последний Хатт полюбил ездить в автобусах и, притаившись, слушать разговоры о брате. При этом он молча преисполнялся гордости. Чего тут удивляться, что он хорош, говорили люди в автобусах. А предки-то у него какие! Жаль только, что брат у него никчемный, слышал последний Хатт, но все равно преисполнялся гордости. Потом он на некоторое время исчез с горизонта, работал на плавкране. Затем вернулся в дом, женился. Стал работать бригадиром на эфирном заводе. Пил.

Жена его была некрасивая молчунья, но, к великой радости русалки, в некотором роде блаженная. И растроганная русалка тайком внушила ей тайны трав. Явиться ей на глаза русалка не могла. Она уж и сама переставала верить в себя, раз никто вокруг в нее не верил.

Сам последний Хатт мало что унаследовал от своих предков. Даже фамилия у него была другая — Габба. Так он был записан и в паспорте, и в шнуровой книге. У него бегало трое ребят: мальчик и две девочки. Он, последний отпрыск рода, который столько веков гордился тем, что предок Вамех покорил русалку и сделал потомков своих на все времена удачливыми в охоте, — он никогда не пробовал охотиться. Даже в детстве не имел рогатки. Женившись, он жену на моление к Омуту не привел! И в пору ее беременности за водой отправлял! И в сумерки детей домой не загонял! Такой был пропащий человек, последний Хатт. Как и все…

Никому не было дела до обычаев темной старины. Сельчане богатели, строили просторные дома, покупали автомобили. Но все-таки как-то вечером русалка стала свидетельницей картины, которую мы тут опишем по порядку.

Алел закат. Экономистка эфирного завода, гуманная и начитанная женщина, заметила, что среди скотины начинается сибирская язва, которую, как считалось, насылает Владычица Рек. Тут бы ей побежать к сельскому ветеринару доктору Гвалия, так нет! Она вспомнила, что жена Хатта, травница, знает средство от этой болезни. И, представьте себе, экономистка зажгла свечу и молча пошла по проселочной дороге.

Она шла к дому последнего Хатта, безмолвная, как этого требовал обычай. Прошла с зажженной свечой по вечерней околице, взволнованная и отрешенная. За железной дорогой ей вдруг повстречались семеро ее сыновей. Они возвращались с моря, мирно покуривая. Увидев мать, мальчишки одновременно спрятали левые руки с папиросами за спины, не подумав, что этот жест еще больше их выдавал. Но экономистка со свечой в руке, словно жрица огня, прошла мимо, глядя перед собой стеклянными невидящими глазами.

Жена последнего Хатта сразу поняла ее. Тоже молча, как этого требовал ритуал, она спустилась к Мутному омуту, набрала воды и, не оглядываясь, понесла домой. Нашла у себя какие-то травы, свойства которых были известны чуть ли не ей одной, и быстро приготовила снадобье.

Над этим хохотали и судачили в селе, благо все произошло на глазах у всех. Но скотина была спасена! Русалка торжествовала. Она-то знала, что это ее чары. А последний Хатт сказал:

— И все это в то время, когда люди в космос летают, — так сказал он жене.

— Тише, тише! — пришла она в ужас от его слов. — Грех! — и повернулась в сторону Мутного омута, словно желая удостовериться, что Адзызлан действительно не услышала ее дуралея.

На другой день Хатту надо было вспахать под кукурузу свой приусадебный участок. Как и все философы, он был неважный хозяин и, конечно, собственной лошади не имел. С раннего утра до полудня, пока солнце не начало палить, его сосед пахал сам. После этого он распряг лошадь и одолжил ее последнему Хатту. Хатт работал под нещадным июльским солнцем. Он несколько раз приводил напоить лошадь к заводи, где мы, дети, купались. «Не утоните, вы!» — говорил он строго и был при этом вполне нормален. Но через несколько часов мы прибежали на страшный шум.

С последним Хаттом случилось нечто вроде солнечного удара. Он вырывался из рук мужчин рода Габба. «Отпустите меня, там смеются и пляшут!» — умолял он. Но его не пускали. Он рвался туда, где ничего не было, кроме болотистого поля, да за ним — Мутного омута. В остальном он, кажется, был в полном рассудке: вырываясь из рук соседей к веселью и пляскам, видимым только ему, он, хромая, делал зигзаги, чтобы не задеть детей. Мы это чувствовали и не боялись его. Мы боялись тех, кто удерживал последнего Хатта. А он плакал и просил: «Отпустите меня, там весело, там хорошо!» Его наконец отпустили, но дали подножку. Упав, он вдруг на короткое время пришел в себя, как бы очнулся. «Не бейте, братья, сын смотрит!» — сказал он, хотя тут от страха и обиды ревел не только сын, ревели еще и две его девочки. «Сын же видит, что вы делаете!» — сказал он очень тихим голосом. Но разве можно остановить крестьянина из рода Габба, когда он уже бьет? Несколько мужчин связали Хатта и принялись окатывать его водой из колодца. Остальные расположились в тени под орехом и курили, вспоминая все известные им подобные случаи. Испуганная жена Хатта увела еще более испуганных его детей, а сам он как-то сразу утихомирился и вскоре заснул.