Витязь-хатт из рода Хаттов - [3]

Однако, живя с ней, он все же истосковался по родному дому. Как-то — то ли через шесть месяцев, то ли через шесть лет — они прибрели к его хутору и самозабвенно занимались любовью на крылечке амбара. К утру они вздремнули, утомленные, и не заметили того, как проснулась жена охотника и вышла к амбару набрать проса. И глазам жены охотника предстала такая картина: в обнимку с ее пропавшим мужем на высоком крыльце амбара, построенного на сваях, спала Адзызлан, и длинные, распущенные ее волосы золотой волной ниспадали вниз, и концы их, колыхаемые ветром, волочились в пыли, — так что жене охотника на миг показалось, что волосы застыли, а амбар качается из стороны в сторону. Некоторое время она стояла, печально глядя на счастливо спавших, а потом, осторожно приподняв косу соперницы, положила на крылечко рядом с нею и, так и не набрав проса, ушла в дом. Хитрая русалка все это видела, только притворившись спящей. Она немедленно встала и, не будя Вамеха, ушла прочь — навсегда из жизни супругов. После этого она уже никогда не беспокоила никого из рода Хаттов, а женщинам этого дома открывала секреты снадобий от болезней, которые она насылала на людей и на скот. А в доме Хаттов с этих пор никогда не заводили черных псов…

И осталась она одна внутри своего бессмертия, легкомысленная, одинокая, изредка предаваясь тоске. В минуты тоски она садилась на берегу омута и бросала в мглистую воду маргаритки, наблюдая, как они медленно тонут. И все время перед ее глазами вставала одна и та же картина: женщина поднимает из пыли конец ее косы и кладет рядом с ней на крылечко амбара. Вспоминала женщину, понуро идущую в дом, так и не набрав проса. И тогда русалка ловила себя на том, что вздрагивала, как от холода, так ей становилось в эти минуты стыдно за то, трехсотлетней давности, женское увлечение. Но тут же, быстро устав от умственного напряжения, забывала она и о женщине, и о непонятном ее поступке, — и выходила на солнце и начинала плескаться в воде, наблюдая радугу в брызгах. Но и эта радуга почему-то теперь пугала ее. Смущала русалку даже не радуга, а то смутное предчувствие, что случится в ее жизни другая радуга, где все цвета будут резкими и грязными. Русалка знала, что это будет знаком конца. Она была божеством, и она была бессмертна, но она знала, что вечность ее бытия может однажды превратиться в некий нескончаемый болезненный миг, подобный тому мигу, когда она вздрагивала, как от холода, от неприятного воспоминания трехсотлетней давности. Или что-нибудь в этом роде…

Но время пока не думало останавливаться. Время омывало тело Абхазии, особенно ее не меняя. Слава русалки затухала и сужалась, словно круги на поверхности омута, но только не расходящиеся круги, а, наоборот, устремляющиеся к центру, — так затухала, умирала слава русалки…

Грянули залпы революции.

Последний эксплуататор из рода Хаттов умер на руках растроганных крестьян. Многочисленный и передовой род Габба, когда-то служивший Хаттам, взял на воспитание двух сыновей князя. Один из братьев отделался нервным тиком, выросши, уехал в город, сделался там человеком, но больше в селе не показывался. Другой же был в детстве уронен, остался на всю жизнь хромым, и звали его Наганом. Он был на редкость бестолковый человек, этот последний Хатт. Никакого уважения односельчан он не удостоился…

Всегда был полезен селу дачник Григорий Лагустанович… Да, пора уже сказать о дачнике Григории Лагустановиче.

Еще ребенком привозили его к нам в село. Бывало, бегает он по лужайке, собирает цветы, мама нежно кличет его, а Григорий Лагустанович все бегает, собирает цветы и хоть бы раз замарал, касатик, свой белоснежный, взрослого покроя кителек. И теперь, когда он построил у нас дом и стал дачником, он говорит, что предпочитает жить здесь, а не в городском своем доме. Пусть там Вахтанчик живет с матерью, а я люблю тут, с народом, говорит он часто, останавливаясь у чьих-либо ворот по пути на рыбалку…

Ну так вот.

Пока русалка сидела в своем Мутном омуте, силясь объяснить себе поведение жены охотника, Григорий Лагустанович решил научить народ разводить зеркальных карпов. И тут его не устроило извилистое русло Тоумыша: оно проходило поодаль от его участка. И он однажды, подобно персидскому поэту Фирдоуси, выделил деньги на прорытие нового канала, по которому вскоре побежали испуганные волны Тоумыша. Это было довольно далеко от Мутного омута, и русалка не была потревожена в своем уединении. Только в первое же наводнение река вернулась в прежнее русло, а канал вскоре превратился в болото. И в нем, прямом и длинном, заквакали лягушки, как в русле того древнего канала, на берегу которого батюшка Иоанн в дореволюционное время записывал голоса лягушек. Сельчане стали требовать от дачника засыпать канал, как когда-то поступили их предки от Савлака из рода Хаттов. Григорий Лагустанович снова нанял бульдозеры, но выкопанная земля настолько осела, что ее не хватило. Пришлось везти с морского берега гальку. Так море придвинулось еще на двести метров к нашему солнечному селу.

Как-то утром заметила Адзызлан человека, сидевшего с удочкой на берегу. Он сидел, круглый и важный, как фарфоровый божок. Казалось, он получал удовольствие не столько от рыбной ловли, сколько от того, что вот он сидит и культурно отдыхает, дышит свежим воздухом. Давно русалка не нападала на мужчин. Вдруг ей захотелось по-старинному созорничать, хотя стоял уже день, да и мужчина не казался ей привлекательным. А был это не кто иной, как дачник Григорий Лагустанович. Она подкралась к нему сзади, чтобы схватить за волосы, предвкушая, как он сейчас вскрикнет от неожиданности и она тут же ввергнет его в немоту. Давно у нее не было жертвы. Русалка медленно обошла его сбоку и зависла прямо перед ним. Рыба, между прочим, клевала, но мужчина в торжественной задумчивости не замечал этого.