Рассказы и эссе - [22]

Я не помню, что ощущал при поспешном и преждевременном своем погребении, но помню, о чем думал. Не предсмертные, не возвышенные мысли промелькнули в бошке, а странные, светские — свидетельство того, что душа знала, что это не смерть, это ерунда. Я подумал про себя, что если все-таки выживу, несмотря на коричневый дождь, то — и война закончится ведь когда-нибудь, — при первой же возможности я поеду в Москву, чтобы первым делом прийти на концерт прекрасной Танечки Булановой. Я приду на концерт с букетом колумбийских роз, при френче и при галстуке, как голландский коммивояжер среди московской джинсовой попсы. Т. Буланова будет плакать на сцене, а я в партере. Но меня все хоронит и хоронит. Ей, Танечка, явно зазияет пустотой, как вырванный зуб, единственное кресло в переполненном зале твоего концерта!

Затем я впал в естественное забытье. Это была контузия, легкая контузия. А когда меня эксгумировали, то есть попросту потрясли, смахивая с меня тонкий слой земли, и по щекам меня пришлось бить, и в горло вливать тамышской особой чачи.

Только на холм спустились сумерки, кончилась и стрельба. И вскоре мы поднимались наверх, к нам присоединялись бойцы, которых заменили на позиции.

Все живы! Это потом многие их них погибнут. Пока только один ранен. Село еще живо. Идут вчерашние мои школьные ученики (я здесь работал учителем), мои сородичи, чертыхающиеся, голодные.

Бой был не бой, а одна из перестрелок ежедневных, чистая туфта. Но для меня — первый бой.

И я конечно же выжил. Нахожусь в белокаменной уже более года. И вот однажды бреду вечереющей Москвой до временного дома. Я при френче и при гаслтуке, и еще в широком белом плаще, в кармане которого початая плошка коньяка. На углу Проспекта Мира и Орлово-Давыдовского переулка я останавливаюсь. Прямо передо мной на полстены, на полугла огромная афиша с изображением Т. Булановой. «Скажи мне правду, атаман: зачем тебе моя любовь, когда на свете льется кровь…» — словно говорит ее широкий белый взгляд. Концерт состоялся днем раньше и без меня.

Как быстро забыл я обет, данный самому себе в тот памятный день, 17 ноября 1993 года, в Ануа-рху. Я загрустил, в сердце моем — вдруг пустота. Пустота, подобная единственному незанятому креслу, что зияет как вырванный зуб на аншлаге концерта Булановой, который так и не посетил.

Зачем тебе моя любовь!

ИЗ ЦИКЛА «СЛОВО О…» [8]

Слово о научных открытиях

(Архимед)

Архимед, как только открыл Закон, точнее: как только сформулировал его, чтобы было понятно простым смертным, тотчас же выбежал на улицу — полногрудый, общипанный, являя гражданам Сиракуз дряблость чресел! Эврика, дескать, эврика! Представляете, как бы его засмеяли, будь это Астраханские бани! А между тем в Астраханских банях собирается наиболее интеллигентная клиентура, а в домах, что вокруг, проживает самая приличная публика.

Кончено, гражданин Эллады был совсем другим. Зря говорят, что человек не меняется. Современный человек еще как изменился: изменилось его понятие о стыде. И в зависимости от того, как трансформируется это самое понятие о стыде, как уступает естественность место ханжеству с его наиболее изощренным результатом — Человеком Без Комплексов — трансформируется и он, человек, а вместе с ним то, что принято именовать историей. В Греции в храме, а то и на главной площади города могло стоять изваяние обнаженной женщины со всеми делами, а простолюдины воспринимали его именно как идол, как богиню, причем девственную богиню целомудрия. У нас, даже при всем нашем приобщении ко всему передовому, об одетых и наглухо застегнутых скульптурах чего хошь говорят, а граждане Эллады Артемиде приносили жертвы и относились к ней с известным языческим благоговением. Но уже Гоген, дитя Франции конца XIX века, создавая «Манао тупапу», вынужден был решать такую задачу: как изобразить обнаженную, чтобы при этом зритель не воспринимал его модель как предмет вожделения. Возможно, тут сыграла роль излишняя ревность художника к возлюбленной таитянке, но все-таки проблема существовала. Если обнаженная да спит — акт уже произошел, если она бодрствует и смотрит — значит она — гы-гы-гы! — акта этого ждет. И художник придумал: она боится. И боится именно привидения. Только трогательные чувства при виде беззащитной дикарки, возникая в душе цивилизованного европейца вместе с желанием ее защитить, могут быть оградой от его вожделения. Но это разговор отдельный. А сейчас о научных открытиях.

Появление Диогена на рынке и акция со светильником, помимо всего прочего, есть не что иное, как простейший метод разъяснения публике сложной мысли; свою идею он сформулировал жестом, как Архимед — словами, Пифагор — математическими символами. Закон создается только Богом, он лежит на поверхности, и в тайных мыслях посвященным явлен всегда. Открытие же состоит в том, что найдено понятное его выражение. Архимед мог и не выбегать голопузым на агору: достаточно его формулировки Закона Архимеда — и все ясно. Диогену же пришлось и свечу днем жечь, и в бочке посидеть, и Александра Македонскиса обидеть: тот сам пришел, квартиру в центре города предлагая вместо бочки, а этот — не заслоняй, дескать, солнца! Но делали гении одно дело: открывали людям Знание, ибо пришла пора этому Знанию быть открытым людям. И дневная свеча Диогена так же функциональна и прагматична, как и закон Пифагора, примененный при строительстве пирамид. Практическое применение мысли Диогена в том, что еще одна истина понята людьми.