1
Июньским вечером в уральском городке Уваровске энтузиасты бега трусцой отмечали годовщину своего начинания. Застолье сидело в кухонке однокомнатной квартиры и состояло из хозяина по фамилии Полковников — преподавателя железнодорожного техникума — и супругов Калташовых. Он — начальник районной базы горючих и смазочных материалов, жена — заведующая райотделом культуры. Стол был прост: макароны с сыром, к чаю покупной торт. Вместо обычных своих пятнадцати километров нынче бежали двадцать. Сидели в майках, с босыми ногами, с влажными после мытья волосами. Обсуждали будущие маршруты, переживали нынешний забег и давние события: Полковников вызвался перенести Антонину Сергеевну Калташову через болото и сел с ношей в жижу; самого молодого энтузиаста бега Жучкина, заведующего Уваровским горздравом, укусила собака, видом бешеная, на розыски которой санэпидстанция отрядила собачника, а бегуны также своими силами разыскивали пса из жалости к полуобезумевшему Жучкину, продолжавшему, однако, вечерние забеги с группой; бегали в те дни по берегам речки Уваровки или по берегам пруда, ждали, не проявится ли у Жучкина водобоязнь.
Однако основным мотивом воспоминаний оставалась гордость за себя: вначале осиливали полтора километра, два, теперь бегают по пятнадцать. Антонина Сергеевна взглядывала на себя в зеркальце: ей-то бег на пользу, у нее крепкая кожа на скулах, нет гусиных лапок под глазами, исчезла послеобеденная сонливость.
За чаем к юбилярам присоединился однокашник Жучкина Саша Албычев; он с утра разыскивал Жучкина. Бегуны также недоумевали, Жучкин не явился на юбилейный забег.
Саша, человек двадцати восьми лет, нравился им, улыбчивый, сдержанный; его облик определяло выражение опрятности — ладная застегнутая курточка, подстриженная, будто только от парикмахера, голова, опрятность была в чертах лица и в маленьких, крепких руках. От Жучкина знали, что Саша каратист; по их настоянию Саша показал несколько приемов каратэ; всякий раз перед нападением он, покраснев лицом и сжав кулаки, быстро вращал руками, будто что-то наматывал, и одновременно пугающе-хищно втягивал воздух ноздрями, а затем издавал вопль, от которого холодом стягивало спины, и в прыжке совершал неуловимое движение руками.
Саша три года работал в Кемерове, устанавливал кондиционеры на промышленных предприятиях, на четвертый год вернулся в Томск, поступил в аспирантуру. Присущая ему опрятность облика проявлялась в мягкой сдержанной речи:
— Поступал в аспирантуру, думал, сделаю диссертацию и выхожу на оперативный простор. Аспирантом пригляделся. Вижу, пройдет защита, и я попадаю в очередь. Стою, очередь в пять рядов, нашего брата технаря-математика нынче богато. К тому же Томск город научной интеллигенции. Наконец, в голове очереди преставился старец. Или его ушли на пенсию. Подвижка. Покидают очередь корифеи, широко известные в кругу собственной семьи, — подвижка, еще подвижка. Бегу в штучный отдел за бутылкой — мне прибавили двадцатку. Заодно отмечаю свое сорокалетие. Впрочем, рот у меня не варежкой, берем оптимальный вариант: проскальзываю под локтем у впередистоящего, он раздражает начальство своим скепсисом или, скажем, формой бороды, а я чисто брит, гляжу весело, говорю с задором, при виде меня у начальства улучшается кровоток — бац, я получаю в сорок пять лет лабораторию, а с ней триста сорок. А докторскую написать, это ведь легко сказать. Напишешь, стой в очереди. Дальше вовсе стоп: старец ядреный, каждый год на курорт. Стороной очередь не обойдешь. А тебе пятьдесят. Сел в своего «Жигуленка», у меня больше ни движимого, ни недвижимого, и пилю вот в Москву. Там меня не ждут, ни работы, ни знакомств. Ходил к нашей географичке Калерии Петровне. Она исписала листок московскими адресами наших, уваровских, ее учеников. Сели пить чай, я упомянул о Жучкине, он ведь дал совет сходить к Калерии. Тогда она потребовала листок обратно, изорвала его и выставила меня.
— Конечно, она дала адреса команды «Весты»? — спросил Полковников.
— Да, всех их. Некоторые фамилии я помню, в нашей районке пишут про вестарей: директор, полковник… Я помню, да что это даст? Это ведь ваше поколение? — спросил он мужа Антонины Сергеевны. Тот ответил кивком, и Саша продолжал: — Явлюсь — и что? Они-то меня не знают, в глаза не видывали.
Сказав так, Саша встретился глазами с Антониной Сергеевной, вмиг она поняла смысл Сашиного появления здесь — Жучкин обещал Саше познакомить его с ней, сестрой Николая Суханова, члена команды «Весты», в прошлом чемпиона страны и Европы.
— Пожалуйста, дам адрес Коли. Напишу ему, — сказала Антонина Сергеевна. — Да проку-то от него, запивохи… бегает, ищет работу… или лежит в Матросской Тишине.
— Это что же? — удивился Саша.
— Московская больница, — вмешался Полковников. Он весь подобрался, глаза сужены, таким Антонина Сергеевна видела его весной, тогда по пролегавшей мимо Уваровска трассе многодневного забега бежали десятки команд из республик и Российской Федерации; тогда Полковников упросил наблюдателей разрешить ему бежать с участниками. Калташовы помогли ему снарядиться — непременно он хотел бежать в красной майке с узкой проймой и желтых трусах, то есть не отличаться от участников забега. Антонина Сергеевна подшила проймы у майки, догнали на машине головную группу, высадили Полковникова; он зачем-то пожал им руки — рука у него подрагивала, побежал, втерся в сбитую, кучно бежавшую группу. Километров через пятнадцать, на пункте поддержки, где бегуны брали со столика бутерброды и бумажные стаканчики с соком, Полковников вернулся в машину Калташовых, мокрый, глаза шалые и глядят как бы в разные стороны. Отъехали было, как он вывалился из машины, добежал до столика, окруженного бегунами, взял бутерброд и стаканчик.