Первое Рождество Натоса и Ксая - [2]

— Конфетку…

Mother ласково ерошит его волосы, буквально напитывая своей любовью.

— Конфетку, ну конечно, — приняв необходимость разорвать объятья, Хорошая поднимается с корточек. Она берет с полочки рядом бумажный пакет, недвусмысленно протягивая сыну. — Бери все, что хочешь, мой милый.

Мальчик не до конца верит, что это правда. Прежде, чем взять пакет, он пристально глядит на mother. В глазах Диаба всегда было видно, что он теперь готовится сделать, можно ли верить ему. Когда он был злым, у него искрились зрачки и трепетали ресницы. Когда он хотел сделать больно, в радужке поселялась темнота. А когда собирался ударить… пламя поглощало все, что находилось под веками. Диаб замахивался своей тяжелой рукой, отведя ее чуть в сторону… и это давало Натосу секунду для маневра, чтобы увернуться и во все горло начать звать Ксая. Тот уходил за печеньем или за хлебушком, пока Диаб спал… но это оставляло Натоса без защиты, поэтому со временем себя исчерпало. Ксай не был готов идти на такие жертвы.

А Эсми, Эсми не Диаб… она всегда хорошая. Либо улыбается, либо гладит его, либо говорит что-то приятное… она не замахивается, не бьет, не злится… и сколько Танатос ни ждет, ни разу не велит ему есть рыбу. В их с Добрым доме вообще рыбы нет.

Малыш учится доверять mother. Вечером, когда Ксай приходит к нему и желает доброй ночи, он раз за разом повторяет, что Хорошая — лучшая женщина на свете, а Добрый — лучший мужчина. И если Натос не будет их расстраивать, если будет называть их этими рычащими непонятными словами, которые Ксай уже выучил, а Натос все еще слишком плохо выговаривает, «mother» и «father», все у него будет хорошо. Он станет счастливым мальчиком.

— Ладно, — в конце концов, вспомнив совет брата, кивает он. И забирает у Эсми пакет.

Честно говоря, Танатос не имеет представления, что это за конфеты, хочет ли он их и стоит ли набирать полный пакет.

Однако хоть что-то, чтобы оправдать свое вранье, взять надо. И Натос, красный как рак, берет шоколадно-зефирных угощений с упаковкой в виде саночек Санта-Клауса.

— Спасибо, — одними губами, отдавая пакет обратно mother, бормочет он.

— Пожалуйста, мой чудесный мальчик, — любяще отзывается она. И ерошит его темные волосы, заставив кожу вспыхнуть синим пламенем.

Шарик в кармане больно-больно дерет кожу.

— Я так и знал, что мимо конфет мы не пройдем, — мужской голос, смешиваясь с грохотанием металлической тележки об плитку супермаркета, появляется слева. Добрый, по всей своей красе, направляется в сторону Натоса и Эсми, четко зная то, что Ксай идет рядом. В данный момент его рука касается поручня тележки.

— Новый год — праздник шоколада, — примирительно замечает Хорошая, кладя ладонь на плечо старшего сына, — Эдвард, мой милый, выбери и ты себе чего-нибудь вкусного.

— Эдвард, — кое-как выговорив неинтересное, неправильное слово, кривляется Натос, — не любит сладкого.

Алексайо отрывисто, но смятенно кивает вопросительному взгляду Доброго.

Малыш видит, что у брата на правой стороне лица два небольших шрама и один узенький шов с саморассасывающимися нитями. Уголок правой губы приопущен, скула бледная, а прежде сбритая бровь начинает отрастать. Его лицо искажается, едва он говорит что-то. И именно поэтому вне дома Ксай почти никогда не произносит больше одной фразы. Ему стыдно.

Танатос не знает, почему. Ксай ведь не виноват в том, что случилось… совсем не виноват!..

— Тогда возьми что-нибудь, что ты любишь, Эдвард, — мягким, но достаточно серьезным тоном предлагает Карлайл. Его голубые глаза настороженно касаются глаз Эсми и, хоть Эммет ниже всей сцены, происходящей у стеллажа, он видит, как она грустнеет.

Алексайо качает головой. Взгляд изучает плитку пола.

— Эдвард хочет паззлы! — решив помочь брату, произносит Натос. Достаточно громко. И сам, тем временем, отступает немножко назад, дабы не привлекать внимание к себе и своему шарику.

— Паззлы? — Добрый удивляется сильнее.

Он высокий до того, что может поднять Эммета на своих руках выше домашней елки, он сильный, потому что когда цыганята решили ударить Натоса напоследок, он не позволил им и пальцем его тронуть, он хороший. Как и Хорошая. Ксай говорит, он Танатоса любит.

Карлайла, father, несложно узнать. У него кремовые волосы с серебряными нитями в них, который так нежно почему-то гладит Эсми, внимательный и защищающий взгляд из-под густых ресниц, волевой подбородок и светлая кожа. На ней морщинки…

— Да, — подтверждающе заверяет малыш, проигнорировав жест, велящий помолчать, от брата, — он вам не скажет, но он хочет. Он показывал мне.

Ксай почему-то сжимается, поджав губы. Его лицо становится белее прежнего, а глаза отказываются отрываться от плитки. В упор глядят на нее.

— Какие именно, мой дорогой? — Эсми, ничуть не смятенная, нежно касается второго его плеча свободной ладонью. Алексайо сглатывает.

Молчит.

Эммет тоже молчит, потому что не может по-другому. Он не знает, какие именно паззлы хочет Ксай.

— Ты нам покажешь, — привлекая сына к себе, выдает Карлайл. Улыбается смущенному мальчику, сжав его руку в своей и отрывая от Эсми, а второй ладонью управляя тележкой. Хорошая, так же не спуская с Алексайо глаз, берет на руки Эммета, притихнувшего сразу же, как невзначай куртка с шариком касается груди mother.