Первым он снимает пропитавшийся запахом крови комбинезон. Темно-синий, надежно закрывающий кожу от влаги, стаскивает с себя почти с животной ненавистью.
Чем пахнет кит, спрашивают они… амброй? Йодом? Или «тихим, теплым океаном, в котором плеск соленых волн умиротворяюще влияет на нервную систему»?
Прежде он усмехался им в глаза, но сегодня, до смерти усталый, даже не пытался бы. Отвел бы в крытый ангар, распахнул холодильные установки с четырехсоткилограммовым сердцем, и дал насладиться запахом кита. Настоящим. Чтобы больше не спрашивали.
Выбравшись из завонявшегося комбинезона, он, не трудясь даже прикрыться — все равно в такое время здесь даже муха не пролетит, сморенная тяжелым днем — отправляется в душевую. Бледные плиты, почерневшие от частого использования и некачественной кладки, встречают запахом хлорки. Он с усмешкой, вставая под душ, делает глубокий вдох.
За свою долгую пятнадцатилетнюю карьеру ему, кажется, под силу узнавать теперь лишь три запаха — вспоротой китовой плоти, океанских волн и хлорки. Все они при ежедневном использовании так выжигают слизистую, что даже в цветочном салоне уже ничем не пахнет. Повсюду лишь кровь. Концентрированный йод. Очистители.
Впрочем, плюс тоже существует — не слышать собственного запаха тела, пропотевшего сверху донизу раз двадцать за рабочий день. Вонь наверняка стоит страшная.
Шампуней на полке немного, не говоря уже о каких-то изысканных ароматах. Каждый китобой покупает себе сам. Он выбирает, вот уже пять лет, мускусный запах. Ядреный, устойчивый, как ничто, он… пахнет. А с запахами у Сигмундура разговор короткий.
Он выливает на себя полбутылки, не меньше. Берет жесткую желтую мочалку кислотного цвета и, не желая остатков сил, трет кожу. Выбивает хоть немного этого смердящего рабочего недостатка, намеренный завтра встретиться с Ингрид. Она, конечно, проститутка, и запахи — последнее, что должно ее интересовать — но в то же время, она делает ему скидку… и надо бы постараться соответствовать. Раз в неделю он может даже позволить себе плеснуть на кожу старого одеколона от Армани.
Мускулы играют под нутром мочалки, пена течет по длинным темным прядям, по бровям и ресницам, будто выкрашенным тушью, по жестким волосам на груди и у паха, сбегает на ноги тонкими ручейками. Спасибо, что не кровавыми. Когда вспарываешь кита, сотни этих же ручейков окрашивают твои ботинки и пальцы на руках в темно-алый цвет. Они, наверное, единственное, что Сигмундур никогда не пытается отмыть. Это невозможно.
Согреваясь под горячими струями, уперевшись лбом в плитку, мужчина, перебарывая озноб от ледяного ветра, под которым провел весь день, с ненавистью думает о Рагнаре, командире их корабля. Он, как и многие другие, принадлежит предпринимателю Ананду Свенссону, что ежедневно зарабатывает сотню тысяч долларов на продаже мяса китов. И он же, ярый борец против Моратория Китобойной Комиссии, желает воспитать в подрастающем поколении «уважение и гордость традициями предков» (чтобы не потерять свои сотни тысяч долларов). А Рагнар, известный лизоблюд, любезно предоставил возможность проводить это политвоспитание на их корабле. Уже сегодня два десятка школьников, дрожащих, бледных, с ошарашенными глазами наблюдали, то фотографируя, то вскрикивая, как он разделывает свежего финвала. Кто-то кричал — сводило скулы, кто-то восторгался — зудело во всех местах, а кто-то просто… рыдал. И от этого подрагивал в руках тесак, чего никогда прежде с Сигмундуром не бывало.
К черту такие мысли.
К черту Рагнара.
К черту образование молодежи.
Китобойный промысел — не развлечение, китобои — не клоуны. Хоть один из этих молокососов… хоть один из этих правителей, вроде Рагнара или самого Ананда, может двенадцать часов подряд возиться с семидесятитонным китом? Шесть раз в неделю!
Сигмундур с силой зажмуривается, приникнув щекой к плитке. Его не коробит ее вид.
Надо расслабиться. А здесь тепло, одежды нет и, по сути, никто не помешает. Плевать, что вокруг тонны трупного мяса.
Мужчина, рыкнув, с головой погружается в собственное удовольствие, орудуя большой, шершавой ладонью в известном месте, и не намерен отступать, пока все свое не получит. Еще идти к дому… по холоду… для этого нужна хоть какая-то реакция мышц…
* * *
Здесь кто-то есть.
В теплой, хоть и мрачной раздевалке с металлическими шкафчиками, небрежно висящим на стуле полотенцем и одеждой, сброшенной на пол, она не одна.
Комбинезон, совершенно безразмерный, просто нечеловечески воняет кровью и рыбой. Два этих запаха, смешиваясь, доводят рецепторы до исступления, подталкивая их закончить жизнь самоубийством — атрофироваться. А если учесть, что к чудесному аромату добавляется еще вполне человеческий пот и морская тина, можно даже не считать «1..2..3».
Ее передергивает, но на сей раз не от холода.
От вони.
И от страха.
И от холода, наверное, тоже да. Потому что температура за пределами ангара и внутри него различна градусов на пятнадцать.
Она приникает к темной ледяной плитке стены, боязливо морщась, и складывает ладони вместе, несильно на них дуя. Пытается спасти положение стремительно леденеющих пальцев.
