«Не ведись на песнь счастья, глупая.
Счастье зыбко, как песок,
Упокоивший на дне золотые чешуйки твоих соперниц». ©
Он стоит возле большого зеркала в резной позолоченной раме — гордость отеля, номер люкс.
Его правая рука устроилась на нежно-розовой мраморной тумбе возле умывальника, а левая держит темно-серый однотонный галстук. Запонки — черные и чуть-чуть поблескивающие — дожидаются своей очереди рядом с мыльницей. Эдвард не любит их надевать.
Он не смотрит в прозрачную отражающую поверхность, а уж тем более в ее глубь, на меня. Он занят тем, что застегивает рубашку на все пуговицы и поправляет идеально выглаженный белый воротничок. Его костюм сегодня металлического, насыщенного цвета. Гладкий, свежий, только-только привезенный Каспианом. Сшит на заказ. Сшит к сегодняшнему вечеру.
Мужчина тихо вздыхает, запрокидывая голову, чтобы свести вместе последние пуговицы. Его губы чуть выпячиваются, брови сходятся на переносице, хмуря лицо, а щеки вытягиваются. Меня смешит, когда он так тщательно выверяет на себе каждую деталь. Даже в школьные годы, когда такое положение дел считалось само собой разумеющимся, я так не делала.
Прислонившись к косяку двери, я, тихонько притаившись у входа в ванную, наблюдаю за тем, что происходит внутри. Не выдаю своего присутствия, никак не сообщаю о нем. Просто смотрю на Эдварда.
Я люблю на него смотреть. На то, как одевается, как спит, как ест своих любимых лобстеров… на то, какой он, когда со мной. Когда нет на нем ни масок, ни учтивых улыбок, ни сосредоточенно-делового выражения лица. Когда он мой. И когда со мной. Порой я очень скучаю по нему, и воспоминания о таких вещах — простых наблюдениях — поднимают настроение. Командировки — неотъемлемая часть его работы. Спасибо, что хотя бы по США, а не за их пределами.
На рубашке восемь пуговиц, включая ту, что у воротника. Эдвард расправляется с ними быстро, хотя с последней возится. Но и она, так или иначе, попадает в нужное отверстие. Сходится. И только тогда, убедившись, что рубашка сидит правильно, Эдвард обращает внимание на запонки.
Его пиджак, покачиваясь от ветерка кондиционера, ждет своего череда на спинке кресла-пуфика. Он так небрежно наброшен на него, что Каспиан бы обмер, заметив такое пренебрежение к его работе. Но, мне на счастье, дизайнерские вещи, ровно как и вещи в принципе, не особенно заботят Каллена. Он знает, что должен носить и где, но когда мы вместе, когда отдыхаем на пляже или у бассейна, предпочтение отдает простым и свободным, может быть порой чуть-чуть затертым вещам. И все они исключительно светлых оттенков. Темные не слишком ему по душе.
Легонько поглаживаю темное дерево, представляя кожу мужа на его месте. Гляжу на то, как изворачивается, чтобы разобраться с запонками, и воображаю, как мои пальцы скользят по его запястьям к локтям, не обделяя вниманием жесткие волоски на руках; вижу, как, поцеловав его шею — самое незащищенное место в человеческом организме и самое эрогенное, если судить по Эдварду, — спускаюсь к груди. Прокладываю очередную дорожку поцелуев, двигаясь к своей цели. Наслаждаюсь тем, как пахнет он сам. Не один парфюм, не второй, не третий… его запах. Его запах — лучший на свете. Я поняла это еще в ту ночь, когда он позвонил мне через неделю после первой встречи. Когда сел в мою машину, не особенно заботясь о ее марке и комфорте, окутав собой. И той же ночью, когда уснул у меня на коленях, предоставив возможность наслаждаться ароматом столько, сколько пожелаю. То есть десять с половиной часов.
Едва слышный щелчок, который издает надетое украшение, прогоняет ненужные теперешней ситуации мысли из моей головы. Если этой ночью мы доберемся до постели, будет чудесно. Но что-то мне подсказывает, что заседать «присяжные-заседатели» будут до раннего утра.
Заранее с обречением взглянув на галстук, который забирает с тумбы, Эдвард чуть прикрывает глаза. Темные оливы, лучащиеся радостью, когда просыпаюсь с ними утром, и наполняющиеся огнем, когда засыпаю рядом, черствеют. В них проскальзывает раздражение.
На мгновенье мне кажется, что Эдвард обернется и позовет меня. По его расчетам, я уже должна была и переодеться, и накраситься — это обычно не занимает уж очень много времени.
Однако мистер Каллен не относится к тем, от кого можно ждать предсказуемых действий. А потому он не оборачивается. И не зовет меня. Сам, стоически надев галстук под воротник рубашки, намеревается справиться с ним.
Не слишком длинными, зато очень проворными и нежными, пальцами мужчина осторожно, как хрупкую льдинку, затягивает петлю. Старается обойтись без резких движений, старается не задеть концы, которые легко запутать, и не потерять верное направление, напряженно глядит в зеркало. Оценивает свои действия и медлит, разбираясь, верны ли они.
Я трижды показывала ему, как это делать. Он трижды при мне завязывал его правильно. Но, видимо, это была совершенно ненужная для его математического мозга информация. Каждый раз она безбожно искоренялась, и Эдвард снова и снова вязал на своей шее морские узлы.
И это, конечно же, не могло не произойти сегодня. Галстуки — одни из немногих вещей, что ему не давались. Стоило бы признать.
