Китовый ус - [70]

И еще имел привычку немного привирать. Да так, что люди говорили не так уж редко: «Врет, как Роман Павлович». Если послушать его полдня, то можно узнать кучу любопытнейших подробностей: как охранял Роман Павлович покои царицы, как любил его царь, как воевал с немцами, потом чуть не арестовал Троцкого, каким лихим рубакой-буденновцем был в гражданскую. Его нисколько не беспокоило то, что его рассказы противоречили друг другу. Герой их — сам Роман Павлович — был вездесущим, везде успевал, во всем участвовал.

И все равно ему жилось скучно. Не скучнее, чем сейчас, но все-таки…

Роман Павлович сидит и смотрит, как мальчишки в конце улицы, на пустыре, играют в футбол. Играют босиком — босоножки, штаны и майки разложили на четыре кучки, изображают ворота. Гоняют мяч, кричат, толкаются. Среди них, кажется, один из правнуков — тоже Роман, в честь прадеда. Родня у Романа Павловича большая — собрались недавно, даже не все, на день рождения внучки, так он смотрел на многих с удивлением. Откуда столько… Поднялась бы старая с того света, порадовалась бы — любила она детей. Двенадцать родила, четверо умерли младенцами, остальных вырастила. В третьем поколении было уже человек сорок, около половины из них взяла война, но все равно — в третьем, четвертом и пятом поколениях столько родни, что считали, считали да так и недосчитались до точности — живут-то по всему белому свету…

Так вот, внуки и правнуки упрашивали Романа Павловича рассказать что-нибудь из его жизни позабористей. По случаю семейного торжества сидел Роман Павлович в вышитой рубахе во главе стола и, лукаво прищурив один глаз, гордился своим положением и всеобщим вниманием. Ни с того ни с сего, да еще за столом, вспомнилась совсем срамная, но не грустная история.

— Когда я служил царю-батюшке, — начал тогда Роман Павлович, — был у нас фельдфебель — не человек, а зверь. Ох уж и гонял он нас, ох и муштровал. Все меня заставлял по полдня ружейные приемы сполнять. Поставит ни за что на приемы эти, вот и дергаешься с ружьем, как механизма.

Потом фельдфебель сдал пол роты в плен, и Роман Павлович с ним и вместе с другими пленными попал в батраки к хозяину хутора Петерсдорф в Австрии. Была у хозяина дочка Мария, на которой хотел жениться бывший фельдфебель русской армии. Марии нравился Роман, но у него в России была уже жена и дети, да и не нравился ему папаша Марии. «Русиш швайн» называл он всех пленных, а сам, не стыдясь, да и все члены семьи никогда не держали дурной воздух в животах. А русские у них швайн. Вредно, говорили, держать. Даже Мария — хорошенькая, сдобненькая такая австриячка идет по двору и вдруг на виду у всех — трах! Ни стыда, ни совести…

А вокруг Романа Павловича увивалась, приглашала в дом, учила играть на рояле, узнавала разные русские слова. Однажды нарядилась она, надушилась духами и спрашивает Романа Павловича, мол, как по-русски будет «пахну». Роман Павлович не растерялся и говорит:

— Бз…!

Вышла она во двор к друзьям Романа Павловича и спрашивает, как, мол, я «пахну», карашо?

— Карашо, Мария! — хохотали ребята.

Разобиделась она на Романа. Стал к ней в светелку по лестнице лазить фельдфебель. Вот тогда Роман Павлович обработал лестницу так, что тот однажды появился перед Марией весь испачканный. Переволновался, должно быть, боялся хозяина и не слышал носом. Хотел Роман Павлович тут же лестницу убрать, чтобы фельдфебель прошел в таком виде через дом, а потом подумал: прыгнет ведь на кусты сирени, обломает, а хозяин шкуру спустит. Оставил лестницу — пусть на обратном пути доберет то, что пропустил.

Странное дело — одни и те же рассказы у Романа Павловича по-разному кончаются. Такие он и не любит вспоминать часто. Рассказывает, конечно, но без особого вдохновения. Один из таких рассказов о том, как Роман Павлович в минувшую войну ловко устроил так, что немцы стали лупцевать друг друга. Подходила якобы какая-то немецкая часть к селу, где Роман Павлович находился в эвакуации, и вот у него мелькнула мыслишка одна. Сел он на телегу и, показывая куда-то за село, промчался по улице с истошным криком: «Партизаны!» И немцы, стоявшие в селе, стали садить по тем, которые подходили…

Эта же история имела несколько других концов, но один из них, наиболее устойчивый, такой. Когда мчался Роман Павлович на телеге, то его немцы остановили, похвалили за бдительность, а потом так разрисовали шомполами, что он чуть ли не до конца войны мог жить только в одном положении — лежа на животе.

Со временем, когда мастерство врать и чудить у Романа Павловича окрепло, у него появился свой почерк. Он нашел в человеке такую слабину, которая позволила ему над очень многими подшутить. Он нашел магическое слово и метод — задаток. Правда, находка эта не дешево обходилась Роману Павловичу как с материальной стороны, так и с моральной — жена его не поднималась по служебной линии выше должности уборщицы и никак не могла одобрять расходы супруга, когда в хате — голь и нищета, а дети замазку на окнах объедали. Объедали, объяснял Роман Павлович, потому, что она на растительном масле делана.

Для детей, чтобы в окна не дуло, купил Роман Павлович после гражданской войны корову. Тогда все миллионеры были — в несколько миллионов рублей обошлась корова, короче говоря, почти два мешка денег. Остался еще один мешок — на сено. Взял его и пошел на базар. На один воз у Романа Павловича хватает, а на другой — нет. А одного воза на зиму не хватит, потому что мужики возы продавали жидкие — только сверху пышнота, а внизу пусто, внатруску. Хотел купить воз сена и воз соломы — тоже мешка не хватает. Что за жизня пошла, недоумевал он, все стали миллионерами, а корму скотине не купишь. Купил один воз сена, а оставшиеся деньги раздал мужикам и с сеном и соломой — задаток! — и велел им ехать к аптеке и во дворе разгружаться.