Китовый ус - [68]

— Неперспективное? Разрушать все мастера, вот только строить труднее. Место ведь — куда там хваленой Швейцарии. Да-а, наши предки не дураки были, знали, где селиться. Они и слов таких ученых не знали — неперспективное… Я ведь не всю жизнь был генералом, сам-то из тверских крестьян. Моя родная деревенька тоже стала неперспективной…

— Это все наш предыдущий голова попереду батька в пекло норовил, — вмешался в разговор Сдобрымутром и подмигнул сидевшему рядом Сергею, мол, сейчас я вам объясню по всем правилам. — Он был у нас передовее всех передовых, Дионисий Васильевич. Послушаешь его, бывало, и подумаешь: да он ведь краснее нашего красного знамени по убеждениям. А на самом деле, извините, — дурак. Расскажу вам, кстати, байку о нем… Работал он по соседству с нами в производственном управлении сельского хозяйства. Это когда вместо райкомов партии парткомы производственных управлений были. Выехал он как-то в посевную на машине покомандовать. Сильно любил он это дело — командовать. Едет и командует. Даст нагоняй — и дальше. А в управление входило тогда несколько районов — прямо-таки стратегический простор для такого командира. И вот подъезжает он к какому-то трактору и на тракториста: почему, сякой-такой, стоишь? Закончил, отвечает тракторист, работу. Как закончил? А вот так, отвечает механизатор, отсеялись. Какой колхоз? «Знамя», отвечает тракторист. Как, разве «Знамя» завершило посевную? Да у вас на вчерашнее число только шестьдесят процентов плана было! Где председатель?! И тут-то называет он фамилию председателя… Тогда тракторист поднимается, берет с руки гаечный ключ и на Айдарова: «Так вот ты откуда! Приехал порядки наводить не только в другую область, но и в другую союзную республику! Катись к себе командовать!»

Митрошин от смеха закашлялся, а Петро Иванович недоверчиво спросил:

— Иван Матвеевич, а ведь опять придумал?

— Разве такое придумаешь, Петро Иванович? Это мне бывший его водитель рассказывал, когда я, так сказать, славный путь Айдарова по поручению партбюро изучал. Водителя, конечно, он за то, что завез в другую республику, выгнал…

Въехали в густой осинник — он поднялся после войны, проскочили лужок со старыми, кряжистыми вербами, слева открылся Донец, взяли правее и выше — к сосновому бору. Как только он начался, Петро Иванович поехал совсем тихо — на краю и стояла когда-то батарея капитана Митрошина.

— Пожалуйста, остановите, — попросил генерал — пошли старые редкие сосны, и стали заметны следы бывших траншей.

— Дальше я пойду один, — попросил он, а затем, подумав, сказал: — Нет, с капитаном.

Шагов через пятьдесят признался Сергею:

— Переволновался я, боюсь свалиться. Я ведь из госпиталя сбежал: врачи запрещали ехать. А у меня уже не будет другой возможности. Вот так-то, голубчик…

По лицу генерала крупными каплями катился пот. Сергей взял его под руку, предложил:

— Отдохните, пожалуйста, присядьте на пенек.

— Нет, капитан, отдохну после. Тут осталось несколько метров. Вот ход сообщения, а вот, возле этой сосны, должна быть выемка покрупнее. Да вот и она…

Митрошин прислонился спиной к сосне и, вытирая пот, рассказывал:

— Вот здесь я с Валерием и расстался. Приехал сообщить о гибели его матери, моей жены, она была военврачом на Ленинградском фронте, но, зная, что Валерию завтра в бой, не сказал. Только попросил вот здесь, — генерал помолчал, — беречь себя. Вечером следующего дня примчался в этот полк — чувствовало сердце беду. Из батареи остались только два человека, да и те в госпитале были. Они ничего не сказали. Не видели… Возьмите, капитан, вот эту штуку, — Митрошин вытащил из кармана старый, наверно, еще фронтовой кисет, — и наберите, пожалуйста, со дна земли. Знаете, у меня белокровие, на лафет скоро, если, конечно, удостоят такой чести…

Сергей опустился на дно бывшего блиндажа, снял слой сопревшей хвои, взял горсть темного, мокрого песка и высыпал в кисет. Поднял голову — Митрошин стоял возле сосны с закрытыми глазами, губы его посинели.

— Товарищ генерал, вам плохо? — подскочил к нему Сергей.

— Да уж не очень хорошо, — ответил тот.

— Садитесь, — Сергей помог ему сесть на землю, прислонил голову к стволу сосны. — Я сейчас за машиной…

— Кисет, — попросил генерал.

Сергей вложил кисет в руку и почувствовал, как Митрошин цепко взял его и стал засовывать в карман кителя.

Когда они примчались сюда на машине, Митрошин шел им навстречу и улыбался.

— В Харьков, председатель, в аэропорт, — попросил Митрошин, продолжая вымученно улыбаться. — Если, конечно, не хотите получить со мной очень больших хлопот.

Петро Иванович, поглядывая с опаской на соседа, погнал машину в обратный путь. Генерал сидел с закрытыми глазами, видно было, что ему очень трудно, что его жизнь на волоске, но он крепился, держался бледной сухой рукой за скобу. Ему было так трудно, что он, зная, когда ему умирать, зная, сколько ему отпущено времени, стал сомневаться в расчетах врачей. Ему не хотелось обременять собой здешних хозяев и портить им праздник.

В Ясном Митрошин попросил остановить машину.

— Выходите, капитан. Спасибо, — сказал он Сергею и подал ему холодную влажную руку. — Выходите, выходите — вас такая прелестная жена ждет… А вы по моей милости ее оставили… Желаю стать маршалом… Но главное — за них, если сами не сложите где-нибудь голову, отлюбите, отчувствуйте и отрадуйтесь! Я не могу вам этого приказать, я прошу вас об этом, капитан…