Застряв на углу здания, дочь с матерью стойко сопротивлялись напору людского моря. – Христос любит тебя! – выкрикнул кто-то и вся толпа стала хором повторять эту мантру, пока мой голос не потонул в этом гуле, не канул в бесконечном блеянии: «Христос, Христос, Христос ...» – Мы будем приглядывать за тобой, братан, – услышал я затем голос крепыша, сверлящего меня колючим взглядом голубых глаз. – Ходи и бойся!
Кто о Сэлли, а кто о Христе. Меня хватали чьи-то руки, обвивали мои ноги до тех пор, пока я не утратил возможность двигаться и не увяз в кишащем месиве людской плоти. Откуда ни возьмись – бородатый битюг, искусно балансируя на ногах и ловко как мотылёк перескакивая через неподвижные тела, он мелькнул мимо, даже не коснувшись меня. Повязанный по рукам и ногам я застрял на третьей ступени от входа, а вокруг гремели лозунги и мелькали транспаранты. Изловчившись, я повернул голову и увидел, как бородач приковал себя наручниками к двери клиники, после чего наградил меня скупой победной ухмылкой.
– Сэлли! – вопил я. – Сэлли! – Но увы, она уже отвернулась, повернулась ко мне спиной, уже затерялась в толпе.
Я бросил взгляд себе на ноги. Одна бабёнка с дикими как у всех торчков глазами вцепилась в мою правую ногу так беззаветно, словно родила её на свет. Левая же моя нога была в плену у плешивого паренька, похожего на продавца хозтоваров, который вытаращился на меня так, словно я только что раздавил жабу. – Христос! – блеяли они. – Христос!
В голове у меня всё полыхало пламенем, а мне только этого и надо было. Сунув руку за пояс, я вытянул пушку. Я мог бы сделать мучеником любого из них, но начал с бабёнки. Я склонился над ней, лежащей на жестком бетоне лестницы, и коснулся коротким дулом своей пушки к её уху так нежно, как и надлежит всякому медработнику. Грохот выстрела вырубил Христа. Вырубил его наглухо, до мёртвой тишины. И следующим был продавец хозтоваров. Затем я развернулся к Бородачу.
Это было несложно. Совсем просто. Так же, как убивать младенцев.
