Избиение младенцев - [10]

Мои расстроенные чувства трудно объяснить. Причиной их, конечно, были и мой брат с его определением «экс-зэк» – что было очень обидно, – но так же и Сэлли и клиника и весь этот балаган христофанов. Я не знал, что буду делать – хотелось надеяться, что ничего, – но я знал также, что не стану терпеть ни от кого никаких гадостей, и в то же время знал, что брат не способен защитить себя, не говоря уже о его семье и тем более о всех этих бедных обрюхаченных малолетних девчонках типа Сэлли по всему миру. Вот и всё. Всё, что я думал. Однако, когда я тем утром вошёл в клинику, то внешне я был ровно таким же, каким входил туда предыдущие полторы недели, и никто не заметил разницы.

Я драил унитазы, мыл окна, выносил мусор. Из некой сторонней лаборатории к нам вернулись какие-то анализы крови – мы ведь делали лишь анализы мочи – и Фред показал мне, как истолковать их результаты. Затем я обсудил с сестрой Цинь вопрос бейсбольного страйка и перспективы прихода ранней весны с сестрой Хэмпфилд. В обед я выбежал в дели-кафе, где взял себе сэндвич c тефтелями, пару банок пива и мятную таблетку. В очередной раз я начал сам с собой дебатировать о звонке Сэлли – а что если она дома, уйдя из школы из-за мигрени, тошноты, утреннего токсикоза, да мало ли ещё чего, и что я мог бы преодолеть каменную стену, воздвигнутую ею между нами, и поговорить ... в смысле, впервые поговорить с ней как следует, – но стоило мне зайти в телефонную будку, как я сразу же перехотел звонить ей. Шагая обратно в клинику я стал гадать, почему она «залетела» – был ли у неё постоянный парень или это случилось с ней вследствие случайного секса, к примеру, слепого свидания на заднем сидении машины или даже изнасилования. А вдруг это был инцест? Голос, принятый мною за голос её отца, мог вполне принадлежать какому-то педофилу – или, мало ли чего, этим педофилом мог быть именно её отец. Или отчим. А вдруг он – тип вроде набоковского Гумберта Гумберта? Или ещё чёрт знает чего.

Когда я возвратился на работу, то обнаружил, что у входа нет пикетчиков – все они были в тюрьме, что слегка подняло мне настроение. Я даже обменялся шутками с Фредом, а потом поймал себя на том, что насвистываю за работой. Я забыл про свои утренние тревоги, забыл про свою пушку, про Пасадену и свою былую жизнь. Кофе помогало мне держаться на стрёме, кофе да ещё диетическая Кола, ибо я избегал всей прочей дури, хотя бы даже для того, чтобы доказать что-то самому себе – ну и брату также. Ведь прожив у него какое-то время, я даже стал тешить себя ложной надеждой, что всё наладится.

Тут выяснилось, что время уже позднее, на улице стало темнеть, день клонился к концу. Представив себе грядущий вечер – невестка за кухонной плитой, племяши за Винни-Пухом, брат за своим скотчем, а я чешу шесть ветреных кварталов до универсама за литром «Блэк-Кэт» – я вдруг ощутил мощный позыв достать свою пушку и застрелиться прямо здесь же. Сначала «Дядя Рик», «Братик», а потом на тебе – «Экс-зэк»? Кого я пытаюсь обмануть? Да лучше бы я торчал там, в тюряге!

Мне хотелось курить. Дико. Нужда погнала меня через приёмный покой – четверо взволнованных пациенток и один сердитый мужик – затем через лабораторию в дальний угол. С потолка мягко жужжали люминесцентные лампы. Фред уже ушёл. Встав у окна, я уставился в бессодержательность закрытых жалюзи до тех пор, пока не выкурил сигарету до самого конца. Мои руки дрожали, когда я прикуривал следующую сигарету от предыдущей, не думая о куче с виду вполне ещё курибельных окурков на нержавеющих розетках, с виду очень похожих на освежёванных лягушек. Я не думал ни о Сэлли, ни о мордатом бородатом ублюдке, приковывавшем себя к бамперу. Я изо всех сил пытался не думать ни о чём, пытался напрочь вытравить всё из памяти и у меня начало это получаться, честно, когда зачем-то – может, из праздного любопытства, или со скуки, или по воле судьбы, – я раздвинул две полоски жалюзи и зыркнул на парковку.

И тут – нежданно-негаданно – она, Сэлли.

В своей белоснежной «аляске» и пуховых сапожках, под плотным контролем материнской руки она по тротуару прорывалась сквозь поток скандирующих зомбоидов, каждый из которых, буквально каждый, мне был знаком – это были те самые типы, которых выгребли копы со двора моего брата в утренних сумерках. Шла же Сэлли не на медосмотр – никаких больше медосмотров. Нет, теперь она шла на серьёзное дело. Это было видно по тому, как она, выпятив челюсть и пригнув голову, метала по сторонам взгляды словно пики, а также и по каждой трагичной складке скорбного лица её матери.

На улице темнело, небо висело низко будто дым. И тут в один миг, словно по щелчку пальцев Господа, уличные фонари грянули внезапной вспышкой искусственной иллюминации, осветившим небо над ними. В то же мгновение, так, будто бы внутри меня также включился некий тумблер, я завёлся, в голове у меня всё вспыхнуло и засияло огнями, после чего я выскочил из лаборатории, пронесся по коридору и навалился на двойные стеклянные двери переднего входа клиники.

Увы, что-то мешало открытию дверей – тяжесть чьих-то тел. Зомбоиды словно куча трупов разлеглись перед входом, вследствие чего, мне пришлось проталкиваться через них. Их тела были повсюду, просто минное поле тел, они растянулись поперек ступенек, завалили тротуар и бордюр проезжей части перед клиникой, мешая движению автотранспорта по улице. Я узнал утреннего гаврика, подростка-крепыша в кожанке, и сейчас он спиной навалился прямо на дверь, а рядом с ним одна из тех дебелых бабёнок, на которых я его утром отшвырнул. Этот народец – тёмный, ни хрена не догоняет. Что это такая игра. Клёвый прикол. Обзываешь их убийцами младенцев, воспеваешь Христа, скандируешь кучу кричалок, потом вежливый полицейский забирает тебя в камеру, ну а мамочка с папочкой вносят залог и вытаскивают тебя оттуда. Попытавшись убрать их с моей дороги, я стал пинать их стальными носаками моих сапогов до тех пор, пока не начал задыхаться. – Сэлли! – вопил я. – Сэлли, я иду!