Избиение младенцев
Т. Корагессан Бойл
Killing Babies
Перевод Epoost
Когда меня во второй раз выписывали из наркоклиники, то обнаружились кое-какие юридические осложнения, в связи с чем судья, старпер, настолько старый, что в таком возрасте даже из Политбюро уже выкидывают, выдумал, что я нуждаюсь в опекуне. Проблемы возникли с некоторыми чеками, выписанными мною в то время, когда все мои деньги, так сказать, «ушли в пробирку», но ввиду того, что в моем криминальном досье значились лишь нарушения ПДД и подростковые задержания в возрасте пятнадцати лет, то суд снизошел до поблажки для меня. На вопрос моего адвоката, знаю ли я финансово-надежное лицо, готовое принять надо мной опеку, я ответил, – Да, знаю. Это – мой брат, Филип. Он – доктор.
Что до Филипа, то он жил в Детройте, где я до этого ни разу не был, но знал, что там холодные зимы и что пальмы там растут лишь в ботанических садах за стеклами оранжерей. Переезд туда сулил мне перемены, огромные перемены. Впрочем, эти перемены были именно тем, в чем сейчас нуждался я, да и судье, явно нравилась идея того, что я больше не буду мозолить ему глаза в Пасадене, и что у меня будет комната в доме Филипа, где я буду жить вместе с ним, его женой и их детьми, моими племянниками, Джошем и Джеффом, и что работать я буду лаборантом в его акушерской клинике, где буду получать по щедрому тарифу – $6,25 в час.
Итак, Филип встретил меня в аэропорту. В его тридцать восемь на испещренном морщинами лице уже поселилась та же страдальческая мина мелочной дотошности, которую я наблюдал у нашего отца в последний год его жизни. В глаза сразу бросилось, что он теряет волосы, и что для его головы очки его несуразно велики. А ещё его туфли – на нем была пара бежевых замшевых мокасин в форме лодочек, которые могли бы понадобиться разве что тем, кому нужно быстро бегать к выходам казино «Рэйнбоу-Клаб». Мы не виделись шесть лет с самых похорон отца, и если бы не его глаза, (точь-в-точь как у меня – голубые и холодные, как бутылка минералки Аква-Велва), то я вряд ли бы узнал его.
– Это ты, братик? – воскликнул он, пытаясь соорудить из тонких шлеек своих губ некое подобие улыбки, а сам при этом стоял и таращился на меня так, как если бы он случайно оказался в аэропорту, а не приехал сюда специально с целью забрать своего горемыку-брата, и теперь изумлен, наткнувшись на него.
– Привет, Филип, – ответил я, и бросив на пол две мои багажные сумки, притянул его к себе, чтобы на всю катушку, грудь к груди, с хлопками по спине, обняться с ним так, будто я рад нашей встрече. На деле-то я рад не был. Не очень то. Я был на десять лет младше брата, а в детстве десять лет – огромная разница. В возрасте, когда я понял, как его зовут, он уже ходил в колледж, а ко времени, когда я стал самутверждаться посредством отцовского допотопного «Форд-Мустанга», пластикового мешка «Зиплок» с марихуаной и аэрозольного баллона высоко-глянцевой краски, он был уже студентом медфакультета. Я никогда не чувствовал особой привязанности к нему, как и он ко мне, так что, обнимаясь с братом здесь, в аэропорту Детройта, я попутно прикидывал, как всё у нас обернётся за эти полгода, которые судья обязал меня провести без правонарушений и тогда я получу полную реституцию, а в противном случае мне светит полугодовой срок в тюряге.
– Как прошёл полёт, всё норм? – поинтересовался Филип, когда я выпустил его из объятий.
Я отступил от него на секунду, едва не наступив на свои сумки, и тут меня обуяло непреодолимое желание быть с ним откровенным, каким я по жизни и есть. – Что-то ты херовато выглядишь, Филип, – огорошил его я. – Ну прям как батя перед самой смертью ... если не после.
Какая-то прохожая с лучезарным выражением огромного лунообразного лица притормозила, чтобы смерить меня взглядом, после чего, смыкнула юбку и, цокая каблуками, зашагала дальше. От ковролина на полу воняло химикатами. Снаружи за грязноватыми окнами лежал снег, субстанция, в обращении с которой у меня почти не было опыта.
– Не начинай, Рик, – ответил брат. – Я не в настроении. Поверь.
Я взвалил свои сумки на плечи и, склонив голову к зажигалке, прикурил сигарету – не потому, что хотелось, а просто чтобы подначить брата. Я ожидал, что он начнет втирать мне, что местный окружной закон запрещает курить в общественных местах, и что по его мнению как врача курение – это замедленный суицид, но он не заглотил мою наживку. Он лишь молча стоял с удручённым выражением на лице.
– Да не начинаю я, – смягчился я. – Просто я ... не знаю, ну просто беспокоюсь, только и всего. В смысле, ты херово выглядишь, а я же тебе брат. Как я могу не переживать?
Я думал, он станет громогласно удивляться, какого это лешего мне переживать о нём, когда я сам в бегах от разгневанных судейских из-за необеспеченных чеков на двенадцать с лишним тысяч долларов, но меня ждал сюрприз. Он лишь пожал плечами и, вымучив свою безгубую улыбочку, сказал: – Видимо, я слишком много вкалываю.
Семья Филипа проживала на улице Уоштино-стрит в элитном коттеджном посёлке под названием «Угодья Уоштино». Здесь внушительные особняки, спрятанные в глубины своих усадеб подальше от улиц, сгрудились вокруг озера, темная ледяная поверхность которого отсвечивала в тусклых лучах бледного неба и ещё более бледного солнца. Голые деревья выглядели отвратительно – как вкопанные в землю безжизненные брёвна, да и снег я себе представлял совершенно иначе. Он представлялся мне каким-то киношным – пушистым и мягким, укрывающим землю своими толстыми покрывалами, а малышня тем временем носится по нему на санках. На деле же всё было совсем не так – снег стелился по земле каким-то тонким, вроде плесени, налётом, сквозь который пробивались пятна грязи и пожухлой травы. «Да, картинка кисловатая,» рассуждал я про себя, «хотя, это всё равно намного лучше, чем мне светит на "Ранчо Честности", исправительно-трудовой колонии штата Калифорнии». И потому, когда мы въехали на длинную извилистую дорожку, ведущую к особняку брата, я напряг всю свою волю, чтоб настроиться на оптимистический лад.
