Ублюдки сказали, что у них есть хорошие новости и плохие новости.
— Да ладно вам, — ответил я. — Я знаю эту шутку.
— Какую шутку? — спросил один из них — Механик.
— Он имеет в виду тот анекдот, — сказал другой, Философ. — Хохму, которая про врачей. Он думает, что мы врачи.
— А разве нет? — спросил я.
Полы их белых халатов развевались, как крылья особого покроя.
— Это не шутка, Джек, — сказал Механик.
Меня зовут совсем не Джек.
Впрочем, и не Стив, но до этого мы еще дойдем.
— У нас есть хорошие новости и плохие новости.
Я не помню, что там были за хорошие новости.
А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового. Что самое странное — я был в отличной форме. Сердце работало без перебоев, легкие чистые. Жизненно важные органы вполне жизнеспособны. Меня ничто не охватывало, ничто не пожирало постепенно мой организм, ничто не стремилось взорвать мой мозг изнутри. Не было блокад, сгустков, кровотечений или отечностей. Все на уровне. — Все показатели в норме. По всем счетам, получалось, что меня рано сбрасывать со счетов.
Они сказали, что для мертвеца я в отличной форме… Несколько дней, сказали они, несколько месяцев, может, год, а может, и больше. Сложно сказать точно. Ведь никто раньше от этого не умирал. По их расчетам получалось, что не могло быть никаких расчетов.
— Вам придется жить так же, как и всем нам, — сказал мне Философ. — Но, тем не менее, поменьше.
— То есть, тем более, побольше, — сказал я.
— Не время для семантики, — сказал Механик. — Вам лучше подготовиться.
И я подготовился к тому периоду, в течение которого мне нужно будет готовиться. Я ждал того времени, которое мне придется ждать. Я подобрал концы, оплатил счета, привел в порядок бумаги, позвонил старым друзьям. Хотя никаких бумаг у меня не было.
Зато у меня были друзья.
У меня был Кадахи.
И я позвонил Кадахи.
— Я еду к тебе, — сказал Кадахи.
— Езжай скорее, — ответил я.
Я позвонил бывшей жене: что-что, а она — уж точно неподобранный конец или, по крайней мере, неаккуратность, из тех, которые оставляешь на потом.
— Я знала, что ты позвонишь, — сказала Мариса. — Ты мне приснился на прошлой неделе. Ты шел по отделу кормов для животных в супермаркете, и у тебя по подбородку стекала какая-то вязкая слизь.
— Это был не сон, — ответил я. — Я умираю.
— Я знаю, милый. Я тоже умираю. Но мы уже столько раз пытались. Нам нужно научиться жить с тем, что у нас есть, и принять это как данность. Все не так плохо. Честно говоря, Уильям вполне удовлетворителен.
— Уильям — очень хороший парень, — ответил я.
— Он не ты, — сказал моя бывшая, — но, с другой стороны, и ты не он.
Когда-то Уильям был моим кумиром. А потом увел у меня жену. Так что теперь он стал просто очень хорошим парнем, ебарем и вором. Он заслужил смерти от чего-нибудь такого, что убивало уже многих, только чтобы мучительнее и побольше грязных простыней.
— Ты можешь больше никогда меня не услышать, — сказал я.
— Пожалуй, это мудрый выбор, — сказала Мариса.
— Не думаю, что это выбор, — сказал я. — Я действительно умираю.
— Вот угроз не надо, — сказала Мариса.
Я уволился с работы, сунул записку под дверь своему начальнику. Но он все равно меня пригласил. Оказалось, я должен пройти собеседование, чтобы получить возможность уволиться.
— Какой вклад, по-вашему, вы сделали в работу нашего агентства? — спросил мой начальник.
— Я тихо сидел в своем углу, — сказал я. — Никогда не приклеивал скотчем к стене личные предметы. Вожделел своих коллег женского пола в наименее оскорбительной для них форме. Моя работа, хоть и бессмысленная, всегда согласовывалась с еще большей бессмыслицей, требуемой для поддержания всех мифов нашей индустрии. Я никогда не скупился на печенье для своих коллег.
— Что натолкнуло вас на мысль, будто вы достаточно квалифицированы, чтобы оставить свою нынешнюю должность?
— Все вышеперечисленное, — сказал я. — Плюс тот факт, что я умираю.
— От чего? — спросил начальник.
— От чего-то совершенно нового, — ответил я.
Дома я выбросил все часы — наручные, настенные, даже радио с часами. Оставил один календарь «Евреи свинга» на кухонной двери. Я решил, что мне важно знать день, а вот считать часы — ошибка. Я разложил на кофейном столике старые фотографии и расклеил скотчем по стенам все эти «сыры» хорошей жизни. Может, и пошлая фреска вышла, но что такое пошлость перед лицом приближающейся смерти? Я изучал лица своих друзей, семьи и друзей семьи. Вот они позируют — на ковриках, на диванах, на пажитях. Сидя или стоя. Поодиночке, — группами, парами; загораживая фонтаны, фризы, пагоды, площади. Некоторые по-прежнему живы, некоторые по-прежнему мертвы. Они прожили понятные жизни и умерли, скажем так, объяснимо. Но вот то, от чего умираю я, пришло мне в голову, — ведь нигде ни у кого нет даже фотографии человека, умершего от этого.
И не выходило это у меня из головы долго.
Не выходило оно почти целый день.
Я позвонил своей дочери в Школу для Отчужденных Дочерей. Мы с бывшей женой решили, что для Фионы это лучшее место, где можно цвести и развиваться. Мы-то с Марисой поженились сразу после школы — может, чтобы просто побыть бунтарями, впав во фракционность, как это бывает с ними, когда им нечего больше делать. И чем хуже все становилось, тем больше мы ворковали о своей преданности. Может быть, наша преданность была волдырем, и мы ждали, когда он, наконец, лопнет. Наверное, хотелось посмотреть на гной.
