За пыльными окнами низенького домишки лишь начинала редеть зимняя мгла, а его хозяин — разнорабочий агрофирмы «Куличковская» Федька Самопалов по прозвищу Святой Соловей — уже задумчиво почесывал свою златокудрую, похожую на копну соломы голову. Она гудела после вчерашнего, как новое ведро, и этот гул здорово мешал Федьке привести в порядок изрядно запутавшиеся мысли. Ко всему, у него жутко ныло нутро и нестерпимо саднило ободранные колени. Впрочем, не взирая на все эти неприятности, Соловей пребывал в приподнятом настроении духа. Да и понятно, сегодня ведь его именины, сегодня ему — гармонисту и кутиле, душе компании и любимцу села — исполняется аккурат тридцать годков. А тридцать годков — это тебе не хрен собачий, это что ни на есть полный расцвет сил. И отметить сей полный расцвет Соловушка собирался с размахом.
Свесив ноги с замызганного топчана, покрытого дырявой занавеской, Федька любовно обвел взглядом свои праздничные припасы, выставленные под одним из двух окон кухни-прихожей, в которой имел обыкновение почивать. Все четыре бидона бражки и десять трехлитровых бутылей мечтательно голубеющего самогона были на месте. «Молодец! — мысленно похвалил себя Соловей. — А ведь вчера, когда завелся, мог и того, прикончить какой-нибудь из бутыльков. Удержался!»
Облизнув истосковавшиеся по влаге губы, Федька потянулся, зевнул чернозубым ртом и встал на ноги. Поискал глазами галоши. Они валялись там, где и положено, — у самого порога, возле стопки немытых тарелок и закопченной до ужаса кастрюли с остатками позавчерашней пшенки. Федька постоял, почесал огрубевшей пятерней свой выпирающий, заросший колючей щетиной кадык и решительно сунул ступни в галоши. У него и на этот раз хватило силы воли отложить дегустацию праздничных припасов до того времени, пока не управится по хозяйству.
Борясь с тошнотой и туманом в голове, Соловей накинул поверх майки потрепанную фуфайку и, как был в засаленных, с желтыми пятнами кальсонах, так и вышел из хаты.
Наперед всего споро надергал сена из стожка для телки Лолиты, отнес в сарай и бросил в ясли. Лолита покосилась на хозяина печальным карим оком и, вздохнув, принялась лениво пожевывать прелые стебли. Соловей похлопал ее по красной шелковистой шее и направился в дальний угол сарая к большому оцинкованному чану. Нагреб из него в ведро пшеницы, смешанной с ячменем и кукурузой, вынес во двор и высыпал на подтаявший снег. Через мгновение сбежались продрогшие, изголодавшиеся куры, которых он вчера по пьяни забыл закрыть в курятнике. Пришлепал и единственный Федькин гусь Сильвестр, чинно осмотрелся и принялся выискивать зернышки, грузно переступая с лапки на лапку и виляя задом, как директор агрофирмы Митро Баянчик под конец рабочего дня.
— Ну вот, кажись, управился, — пробормотал Соловей и, помочившись у колодца на кучу хвороста, поплелся в дровятню, чтобы прихватить там десяток поленьев.
В маленькой веранде зацепился о горку мяса и сала, кое-как прикрытую прогнившей клеенкой, и больно ударился лбом о косяк двери. Матерясь и охая, вошел в хату, бросил дрова у плиты. Потом смачно высморкался и, задымив «Примой», присел на топчан поразмыслить, хватит ли спиртного, чтобы как следует попотчевать гостей, которых привалит, конечно, до фига и больше.
Сколько же их может быть? Тридцать? Сорок? Полсотни? Соловей-то, собственно, никого и не приглашал, но селяне на его именины всегда сами сходятся. День его рождения в Куличках знают все от мала до велика. Да и без именин в хлебосольной Федькиной хате часто негде яблоку упасть. Люди давно полюбили здесь гостевать, а когда Зинаида, мать Соловья померла, то еще чаще стали захаживать.
Прикинув в уме вероятное количество народа, именинник понял, что тридцати литров самогона надолго не хватит. Ну, от силы до вечера. А что пить ночью, чем опохмелять гостей завтра и послезавтра? Есть еще, конечно, брага, но она — это так, для больных и непьющих. Одна надежда на то, что не все придут на именины с пустыми руками: кто-то винища домашнего притащит, кто-то самоката, выменянного на картошку и яйца у заезжих торгашей, а кто-то, как, допустим, Тайка Мандрючка, и самогончика.
Докурив, Соловей погасил «бычок» о потрескавшуюся пятку и швырнул под плитку. Потом взял кружку и, по-молодецки играя мышцами, как тяжеловес к штанге, подошел к первому бидону. Зачерпнул.
Брага оказалась отменной — выстоянной, крепкой и пахучей. Во втором, третьем и четвертом бидонах качество напитка было нисколько не хуже.
— Хороша! — удовлетворенно крякнул хлопец, и его рот непроизвольно растянулся до ушей. — Не подкачала Степанида.
Не теряя драгоценного времени, Федор приступил к дегустации короля стола — самогона. Предстояло по чуть-чуть отпить из каждой банки, потому как, бывало, Степанида иногда халтурила: в одной емкости косорыловка могла иметь пятидесятиградусную крепость, а в другой — и до сорокаградусной не дотягивать. И хотя парень был уверен, что на сей раз старая бестия все сделала чин-чинарем, ибо, отвалив ей полтуши годовалого кабанчика и двести сорок гривен, просил выдержать марку, все же необходимо было удостовериться.
