Десятый голод - [15]
С минуту мы изучали друг друга: она смотрела на меня как на диковинное животное. Я, впрочем, и выглядел так: в пижаме, весь опутанный проводами… А сам я впился в ее маникюр — длинные ярко-красные ноготки, в белые туфельки, и сразу мне сделалось дурно, нехорошо. Нет, не потому, что я одичал, тут, господа, совсем другая история…
— Можно ли мне закурить? — спросила она и обвела глазами палату — сырую, сумрачную и неуютную.
— Не знаю, право… — Я растерялся. — Доктор Ашер говорит, что здесь особая для меня среда…
— Жаль! — и закинула ногу за ногу, устраиваясь в кресле поудобнее. — Я принимаю обычно у себя в кабинете и много при этом курю… Итак, вы и есть знаменитый Калантар Иешуа?
Я ей кивнул, с трудом справляясь с возникшим вдруг давлением в черепной коробке. «Гляди прилично, благоговей! Не рыскай по ней глазами!»
— В нашем ведомстве проявляют к вам исключительный интерес. Мы надеемся, что вы согласны будете оказать родине особого рода услуги.
Кожа моя вдруг вспыхнула, загорелась, жжение стало невыносимым. Я перебил ее, бросившись вслед какой-то внезапной догадке:
— А вас не Мирьям зовут?
— Нет. Иланой. Вам разве не говорили?
— Да-да, простите, я просто забыл, не обращайте внимания! Я весь еще там, в пещерах… — Потер себе лоб, виски. — Брежу, видать, а тут меня еще прокололи, всадили сюда иглу, толстую, как ломик, и что-то там отсосали — мерзейшая процедура… Вы принимаете в кабинете? Так заберите меня! Давайте сбежим? Смотрите, какая погода на улице дивная!
Она от души расхохоталась, с легкой такой хрипотцой, пронзившей мне кровь. А что за духи у нее были — эх! Голова моя закружилась, а ноздри затрепетали, как у жеребца на луговой травке. И я заржал, я требовательно забил копытами. Не выдержал:
— Перевербуйте меня, а? С удовольствием перевербуюсь, пойду за вами куда угодно! Давайте в кафе сбежим? Нет, я не шучу: неужели вам наплевать на такого агента? Это столько славы прибавит израильской разведке, а о вас, моя Мата Хари, станут слагать легенды…
Я здорово развеселил ее. Она изумительно хохотала. Вот же, черти, прислали красотку — искушать меня! Они что, совершенно без милосердия? Меня искушать, который сто лет на безбабье?!
— Кафе исключается, — сказала она. — Вас стерегут столько церберов!
— Точно! Джассус… Откуда вы знаете?
Какой приятный сюрприз, поздравлял я себя… Говоря по правде, я предвкушал встречу с пожилой дамой, суровой чиновницей, настроившись на долгий, изнурительный допрос, и откровенно признался:
— Я вижу, вы умная девушка, и чувство юмора у вас в полном порядке…
Я весь дрожал, со мной творилось что-то неладное.
— Скажите, Мирьям, — вырвалось у меня невольно.
— Увы, Илана! — поправила она немедленно. — Вы с кем-то упорно меня путаете.
— Ну да, Илана! Конечно же, Илана! Я только хотел бы знать, уяснить для себя одну деталь: вы тоже были когда-то изнасилованы?
Она обиделась и сверкнула глазами:
— Ну знаете, это уж чересчур!
— Да нет, вы не так поняли! — рванулся я к ней. — Я имел в виду, откуда вы русский знаете? Это так выражался ребе наш Вандал! Он говорил, что на нас, евреев галута, надо смотреть, как на изнасилованных: ни в коем случае не порицать за ущербность, за наш убожеский вид.
Она на меня сердилась: ответила резко, с пренебрежением. Высокомерно ответила:
— Нет, я сабра[20]! Родители мои из России… В разведке израильской, как правило, служат сабры!
Возникла стена между нами; меня не туда заносило. Я злился на себя, ходил по палате, переступая провода на полу. Почувствовал вдруг тупую боль, стадо трудно дышать, говорить. Я жалко ей улыбнулся, глупо снова спросил:
— Цветы вы, конечно, любите? Разговаривать с ними, шептать им слова, целовать, как живых?
— Определенно путаете с кем-то! Нет, нет и нет! Цветы меня не волнуют, не волнуют рыбки, птички, кошечки, куклы… — И протянула ко мне руку с часами, ткнув пальчиком в циферблат.
— Да, я понимаю: вам надо говорить со мной на темы серьезные: тайны медресе Сам-Ани… Я понимаю, сама действительность в Израиле слишком сурова, цветочки вас никак здесь не умиляют. Я вас упорно путаю с Мирьям, она мне все время мерещится! Мирьям, из-за которой я, собственно, и пошел. Нет, я шел, конечно, в Иерусалим, но из-за нее тоже, и это важно мне подчеркнуть. Порой мне кажется, что там, в пещерах, со мной случилось что-то ужасное, что я отстал, заблудился, а они поднялись наверх — в Турции, скажем, в Иране, зашли в израильское посольство — и все давно уже здесь. Ну а я, как последний кретин, шел да шел, и мне казалось, что все они рядом! А ведь в пещерах, знаете, бывает… И не такое случается! Сижу в палате, часами думаю об одном и том же: в некий прекрасный час они ко мне ввалятся, веселые и счастливые, и уведут с собой навсегда. Этим вот и живу, этим и тешу себя! А когда вы вошли, я так и подумал — Мирьям… И — ах, эти туфельки, маникюр!
Она украдкой поглядела на часы и весело вдруг согласилась:
— О’кей, игру принимаю! С одним условием: не увлекайтесь, иначе вы так себя истощите, что сил у вас не останется. Итак, я Мирьям — согласна, договорились!
