Золотая рыбка - [120]

Он позвал её в небо.

И она поднялась,

Стала мигом почти невесомой…

Он почувствовал с ней

Неразрывную связь —

Из ведущего

Стал вдруг ведомый

Этим странным созданьем

Из мира теней

Грациозно кружившим при взлёте.

Он поверил в неё.

Он доверился ей

Целиком

В этом странном полёте.[5]

Эпилог

В тот день он сказал мне: «Давай уедем в Сидней».

Я кладу вафельную доску в голубой глазури на второй ярус большого песочного торта. Подготовленные крема в кондитерских шприцах устроились на второй кухонной тумбочке, поджидая своего часа.

— Белла, — Даниэль, появляющийся из дверного прохода, ведущего в гостиную, окликает меня. В руках у него небольшая оранжевая коробка, — привезли сахарные украшения.

В мальчишке, который коротал со мной сложные темные дни на острове возле Норвегии, практически ничего не изменилось. Те же волосы, те же глаза, та же улыбка… только взрослее он стал, мужественнее (хоть сразу и не разглядишь), а еще, наконец, снял серьги, что так раздражали Аро… Аро, который ни слова об этом не говорил.

— Поставь сюда, — я сметаю в мусорное ведро использованную бумагу для выпечки, освобождая место на столе, — и как дела с шариками?

— Уже почти все надули, — успокаивает меня мистер Вольтури, — Аро лично следит за процессом.

Я улыбаюсь. Идеальный план близок к своему осуществлению. Осталось только удержать все на требуемом уровне.

— Не переживай так, Беллз, — невесомо коснувшись моего плеча, подбадривает Даниэль, — это будет потрясающий праздник, а устроила его ты.

— Думаешь, понравится?..

— До самой широкой улыбки, — мужчина смеется, — лучше скажи, чем еще мне тебе помочь?

— Проверь, какой диск стоит в проигрывателе. Мне нужен именно Синатра.

— Будет сделано, миссис Каллен, — хмыкнув, Даниэль спешит обратно к арке. Но останавливается возле нее, еще раз на меня оглянувшись. — Помни, мы все успеваем, Белла. Не торопись.

Я делаю глубокий вдох, выдавив маленькую улыбку. Хотелось бы ему верить, однако торт я пекла на двадцать минут дольше ожидаемого… и это может стать решающим временем. Эдвард и Полин вернутся с серфинга меньше, чем через час.

В тот день он сказал мне: «Давай уедем в Сидней».

Бледный и измотанный, с глазами, в которых раз и навсегда поселилась болезненная темнота, постоянно разрываемая тревогой, он смотрел на меня с мольбой. И я не смогла отказать, даже если бы очень хотела. Традиционная медицина была бессильна против его болей — и нам ничего не оставалось, кроме как это принять.

Вторая вафельная доска, чуть больше предыдущей, заменяет свое место на корже. Специальное углубление в тонком творожном слое идеально вмещает в себя ее заостренное основание. К тому же, в цвет торту, на доске видны две желтые полоски.

Моя третья, последняя доска, самая большая. Она оранжевая, с морскими звездочками-рисунками по периметру. Выглядит очень стильно, но в то же время крайне красиво. Да и символично это… доска такой расцветки была первой, на которую Эдвард встал — заняться серфингом он решил после нашего переезда. Во-первых, это расслабляло, во-вторых, чем еще заниматься в свободное время, живя возле самого океана, а в-третьих, свежий воздух благотворно влияет на его здоровье.

Я торопливо вытираю руки светлым полотенцем, распаковывая коробку, принесенную Даниэлем. В ней все, что мне необходимо — серебристая пудра, сахарный песочный замок и две пальмы с мармеладными ветвями. Осталось только установить эту прелесть на нашем праздничном угощении. А затем настанет и черед крема. Крема со свежими ягодами малины, клубники и брусники.

— Не торопись, — бормочу сама себе, тщетно стараясь успокоиться. Повторяю слова Даниэля как мантру, зная свою неуклюжесть. В спешке обязательно что-нибудь испорчу, это неминуемо.

Вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Вдох.

Ну что же, где мои кондитерские шприцы?..

В тот день он сказал мне: «Давай уедем в Сидней».

…И мы уехали. Из лучшего неврологического центра США, из-под надзора гениального доктора Стива Шиффера-Бланки, поставившего на ноги не одного безнадежного больного, от кислородных масок, иглоукалывания, действенных противосудорожных и анальгетических препаратов общего спектра. Сколько бы денег ни уходило со счета Эдварда, сколько бы попыток ни предпринимал доктор, как бы ни старалась поддержать веру мужа я… все мы знали, все, а Эдвард, вынужденный страдать, в особенности, что это бесполезно. Ситуация в клинике подталкивала нас, если не сказать больше, к окончанию сопротивления. Эдвард все чаще засматривался на морфий, склоняясь к прежнему курсу его употребления… и это стало решающим моментом. Для него. И для меня.

…Его приступы были не сравнимы с теми, что я видела прежде. Эдвард выглядел не несчастным теперь, он выглядел просто мученником… терпел, сражался, но оттого картина не менялась. Мне казалось, он скоро будет ходить по потолку. Или влезет на бетонную стенку. Или… застрелиться.

В конце концов, оставив управление компанией в руках своего соратника и верного человека — Джаспера Хейла, Эдвард просто слег. Боли не давали ему работать. Боли не давали ему жить.

И если бы мы не уехали, боюсь, все закончилось бы очень печально…

В самолете, следующем в аэропорт Кингсфорда Смита, я и Эдвард практически не разговаривали. Он держал мою руку, я держала его. Крепко. Отчаянно. Безнадежно.