Золотая рыбка - [121]

Взлетая, ни я, ни он не чувствовали сожаления. Однако мысли, что то, что творим — редкое безумство — уверена, обосновались не только в моей голове.

Муж дал мне — а значит, и себе — три недели, дабы справиться с кластерными болями. Две из них благополучно завершились ничем. Оставалась последняя возможность — в Австралии. Только далеко не в медицинском центре… вернее, не в совсем традиционном медицинском центре.

Потому что я, когда увидела его, прежде лишь описанного (и сильно приукрашенного) Эдвардом, впала в отчаянье.

Он приехал к колдуну?!

…Хижина на краю тропического леса. Деревянная постройка стен, настил крыши из листов гигантских орхидей, над дверным звонком — полчище маленьких паучков. И внутри, внутри, помимо сумасшедшего старца с дико горящими глазами и набедренной повязкой алого цвета… одна лишь койка. Прямо на полу. Прямо возле миллиона каких-то флакончиков и разожженного в такую жаркую пору костра.

— Не надо этого делать…

— Это все, что мы можем сделать, — не согласился на мои восклицания муж. Бледный, но решительный, он намерен был стоять на своем. — Изабелла, я обещал испробовать все варианты. Этот — крайний.

Боги, а ведь он там, в Норвегии, упрекал меня в том, что пойдем к шаманам…

…Боли накрывали Эдварда неожиданно, как прилив у небезызвестного океана. Раз — и все. Они не выбирали место и время, хотя закономерно чаще всего приходили ночью, они не щадили. Он натягивал майку на лицо, он обхватывал голову руками, он глотал свои прежние таблетки… а результата не было. Вернее, не тот он был, что прежде — Эдвард уверял, что понятия эти равнозначные. Видимо, неотвратимость болезни и ее сила и заставили Каллена прийти сюда. Со мной.

— Никто не ручается за его безопасность, — тяжело сглотнув при виде тех же паучков, спокойно разгуливающих по всей хижине, я поежилась.

— Зато мы знаем о «безопасности» морфия, — резко отчеканил Эдвард. Качнув головой, он глубоко вздохнул. Темные оливы показались мне бездонной пропастью. — Ты не обязана здесь быть. Можешь подождать снаружи.

Я еще раз посмотрела вокруг — на склянки с сомнительными мазями, на шамана, вызывающего и отвращение, и ужас, и гнев, но уж точно не доверие, на общую обстановку, на прыгающие по уголькам полоски огня. Я до крови прикусила губу. Но руку Эдварда в своей сжала крепче.

— Я тебя не оставлю.

Могу поклясться, губ его коснулась крошечная улыбка, а в глазах, пусть даже в минимальном количестве, проявилось облегчение.

— Спасибо, — едва слышно шепнул он. И мы вместе, синхронно, сделали шаг внутрь хижины.

…За свой ритуал шаман, представившийся как Врачеватель Света, взял ни много, ни мало, шестьдесят пять тысяч долларов — и еще семь на какой-то налог, который он якобы платит государству.

И лишь при пересчете наличной суммы позволил Эдварду лечь на чертову деревянную койку, а мне, прямо на колени, сесть рядом. К паучкам.

Тонкими полосками, стараясь не сойти с намеченного кондитерским карандашом маршрута, я орудую кремовым шприцем. Сперва оранжево-розовый, под цвет волн океана на закате. На общем песчаном плане торта он смотрится крайне свежо. После него — зелено-лазурный, в напоминание о том, каким обычно является море, что муж так полюбил покорять. И, на третий ярус, над самыми серфинговыми досками, легкий бело-бежевый, ракушковый цвет. Пенистые барашки волн именно такие — любимцы Полин. А все, что любит она, практически сразу заслуживает и любовь Эдварда.

Я прочерчиваю четкие контуры волн голубой пастилой, особым образом упакованной в жидком виде. Это очень удобно, если знать, где покупать. Благо, мой кондитерский опыт позволяет владеть подобной информацией. Все началось с фотосъемок еды. Затем — увлекательного ее приготовления, заставившего меня забросить прежде, казалось, дело всей жизни — фотографию. Норвегия все изменила. Норвегия и Птенчик…

…Я не забывала о нем ни дня. Не было ни одного утра, чтобы просыпаясь, я не произнесла его имя. Не было в неделе такой ночи, чтобы он, хоть раз, не приснился мне. И не прошло ни одного года, чтобы в тот самый день его смерти я бы не оказалась в церкви… со свечой…

Но жизнь продолжалась. Эдвард продолжал ее ради меня, я — ради него. Мы сдержали данные друг другу обещания и, постепенно, свели скорбь и грусть о потерянном малыше, которые всегда будут в нашей жизни, даже на смертном одре, на минимальный уровень. Смирились. Приняли. Отпустили…

Эдвард заметил мой интерес к выпечке как раз в один из «плохих» дней. Готовка помогала мне отвлечься не трогая его, занятого работой, и это было сносным делом. Я бы хотела им заниматься и дальше, на более высоком уровне, в чем однажды ночью, после занятия любовью, вдруг ему и призналась.

Муж помог открыть свое дело. И ныне кондитерский дом «Belezza» имел неплохие заказы.

…Вот теперь время пальм, пудры и песочного замка. Из специального углубления я достаю так же большое и светлое солнце, вафельно-глазурное, как и доски, на котором написано любимое имя. Все в окружении жаркого тепла. Все в окружении счастья.

Эдвард.

Я не верила в магию. Во что угодно: силу слова, силу духа, силу молитвы… но только не в магию. Возможно, тому причиной верования родителей, которые любых аборигенов острова считали людьми необразованными и не совсем культурными, а возможно, современный мир с его постоянным подавлением любого чуда сыграли свою роль. Но я не могла, никак не могла, сидя на деревянном полу в этой хижине, заставить себя поверить. Мне хотелось схватить Эдварда в охапку и бежать, бежать так далеко, как только можно отсюда. Я ненавидела Австралию, себя, этого шамана…