Веди свой плуг над костями мертвых - [71]

Вдруг я услышала громкий голос Матоги:

— Я женюсь на ней, когда она выйдет из тюрьмы.

И сразу гневно высказался Черное Пальто:

— Вы отец, что, совсем с ума сошли в этой глуши?

Я стояла, съежившись в углу, в полной темноте, еще долго после того, как они ушли, пока не услышала грохот двигателей их машин, а потом подождала еще час, прислушиваясь только к собственному дыханию. Это был не сон. Я стояла в котельной, в месте, куда приходили Умершие. Мне казалось, что я слышу их голоса где-то под гаражом, из глубины холма, где идет большая подземная процессия. Но это опять был ветер, который всегда дует на Плоскогорье. Я проскользнула наверх, словно вор, и быстро собралась для путешествия. У меня были только две небольшие сумки, Али бы меня похвалил. Конечно, в доме был еще один выход, через кладовую, так я и выбралась, оставляя Умершим этот дом. Переждала в сарае профессора и его жены, пока стемнеет. При мне были только самые важные вещи — мои заметки, Блейк, лекарства и лэптоп с Астрологией. И, конечно, «Эфемериды», на случай, если я в будущем окажусь на каком-нибудь необитаемом острове. Чем больше я удалялась от дома по неглубокому, мокрому снегу, тем легче становилось у меня на душе. Посмотрела с границы на мое Плоскогорье, и мне вспомнился день, когда я впервые его увидела — восторженно, но еще не предчувствуя, что когда-то здесь буду жить. То, что мы не знаем, что произойдет — страшная ошибка в программе мира. Надо это исправить при ближайшей возможности.

В долине под Плоскогорьем уже лежал густой мрак, и отсюда, сверху, я видела огни больших городов — Левина и Франкенштайна далеко на горизонте, а на севере — Клодзка. Воздух был чистым, и огни мерцали. Здесь, выше, ночь еще не сгустилась, небо на западе и до сих пор было оранжево-коричневым, продолжало темнеть. Я не боялась этого мрака. Направлялась вперед, в сторону столовых гор, спотыкаясь о замерзшие комья земли, пучки сухой травы. Мне было жарко в моих свитерах, шапке и шарфе, но я знала, что когда перейду на ту сторону через границу, они мне больше не понадобятся. В Чехии всегда теплее, это южные склоны.

И тогда там, на чешской стороне, засияла над горизонтом Панна.

Каждую минуту она становилась ярче, словно на темном лице неба появлялась улыбка, поэтому я знала, что выбрала верное направление и иду туда, куда надо. Панна сияла на небе и тогда, когда я прошла через лес, и когда незаметно пересекла границу. Она меня вела. Я направлялась по чешским полям, все время к ней. А она опускалась все ниже и ниже, и казалось, будто Панна меня приглашает последовать за ней за горизонт.

Довела меня до шоссе, откуда виднелся город Наход. Я шла по обочине дороги с легким, радостным сердцем — все, что теперь произойдет, будет правильно и хорошо. Ничего не боялась, хотя улицы этого чешского города были уже пусты. Но разве можно чего-то бояться в Чехии?

Поэтому, когда я остановилась перед витриной магазина и не знала, что будет дальше, Панна продолжала оставаться со мной, спрятавшись за крышами домов. Оказалось, что несмотря на позднее время, в магазине кто-то был. Постучала, и мне открыл Гонза, нисколько не удивленный. Я сказала, что мне нужен ночлег.

— Ано, — только и сказал он и пропустил меня внутрь, ни о чем не спрашивая.

Несколько дней спустя ко мне приехал Борос, привез одежду и парики, которые старательно подобрала Благая Весть. Мы походили теперь на пожилую пару, которая едет на похороны, так оно в определенном смысле и было — мы ехали на мои похороны. Борос даже купил красивый венок. На этот раз он прибыл на машине, одолженной, правда, у каких-то студентов, и вел ее уверенно и быстро. Иногда мы останавливались на паркингах — я чувствовала себя действительно плохо. Путешествие было долгим и изнурительным. Когда мы прибыли на место, я не могла держаться на ногах, Боросу пришлось перенести меня через порог.

Теперь я живу на станции энтомологов на опушке Беловежской Пущи, и с тех пор, как мне стало лучше, стараюсь ежедневно делать свой небольшой обход. Но ходить мне тяжело. Кроме того, здесь почти не за чем следить, лес здесь непроходимый. Иногда, когда температура повышается и колеблется в пределах нуля, на снегу появляются сонные мухи, ногохвостки и орехотворки, я уже изучила их названия. Бывают и Пауки. Я узнала, что большинство насекомых все-таки впадает в спячку. Муравьи глубоко в муравейнике прижимаются друг к другу, образуя таким образом большой клубок, и так спят до весны. Как бы мне хотелось, чтобы люди тоже так доверяли друг другу. Наверное, из-за непривычного воздуха и недавних переживаний моя Болезнь усилилась, поэтому чаще всего я просто сижу и смотрю в окно.

Когда здесь появляется Борос, у него в термосе всегда какой-нибудь интересный суп. У меня нет сил готовить. Он приносит также газеты, советует почитать, но пресса вызывает у меня отвращение. Газеты стараются держать нас в состоянии постоянной тревоги, чтобы не направлять наши эмоции туда, где они действительно нужны. Зачем поддаваться им и думать так, как они мне приказывают? Я кручусь возле домика, протаптываю тропы то в одну, то в другую сторону. Случается, не узнаю собственных следов на снегу и тогда спрашиваю: «Кто здесь ходил? Чьи это следы?» Думаю, это хороший Знак, когда вот так себя не узнаешь. Однако стараюсь завершить и свои исследования. Мой собственный Гороскоп стал тысячным, и я часто просиживаю над ним, пытаясь его понять. Кто я? Мне одно известно — я знаю дату собственной смерти.