«Кэпитал» останавливаются только богатые люди. Для них существуют швейцары в ливреях, длинноногие, во фраках официанты с испанским акцентом; к их услугам бесшумные, сплошь в зеркалах лифты, бронзовые дверные ручки, не имеющие права сохранять отпечатки пальцев, для чего каждую дважды в день надраивает маленькая югославка; выстланные коврами лестницы, которыми гости пользуются, если в лифте на них накатывает клаустрофобия; в их распоряжении большие диваны, тяжелые стеганые покрывала, завтрак в постель, кондиционеры, белоснежные полотенца, мыло, ароматные шампуни, дубовые сиденья на унитазах, свежие газеты; для них Господь сотворил Анджело по части Грязного Белья и Запату по части Специальных Заказов; для них снуют по коридорам горничные в бело-розовой униформе, и одна из этих горничных — я. Но, пожалуй, «я» чересчур сильно сказано. От меня мало что остается по мере того, как в чуланчике в конце коридора я переодеваюсь в форменный полосатый халатик. Ведь я снимаю собственные цвета, свои безопасные запахи, любимые серьги, свой смелый макияж и туфли на высоком каблуке. А также свой экзотический язык, свое диковинное имя, свое понимание анекдотов, свои мимические морщинки, пристрастие к неведомым здесь блюдам, воспоминания о разных мелких происшествиях — снимаю и стою голая в бело-розовой униформе, точно в пене морской. И с этого момента
Мне принадлежит весь третий этаж
Каждый уик-энд я прихожу сюда к восьми часам. Торопиться мне незачем, потому что в восемь утра богатые люди еще спят. Отель голубит их, ласково укачивает, будто он — огромная раковина в центре мироздания, а они — драгоценные жемчужины. Где-то вдалеке просыпаются автомобили, а вагоны подземки заставляют легонько подрагивать макушки трав. Двор отеля еще застлан прохладной тенью.
Я вхожу через заднюю дверь, и в ноздри сразу ударяет странный смешанный запах дезинфекционных средств, выстиранного белья и стен, на которых выступает пот от избытка постоянно сменяющихся постояльцев. Лифт, полметра на полметра, услужливо останавливается передо мной. Я нажимаю кнопку пятого этажа и еду к своей начальнице мисс Ланг за инструкциями. Между третьим и четвертым этажами меня неизменно охватывает похожее на панику чувство: вот сейчас лифт остановится и я, точно бактерия, навечно застряну в чреве отеля «Кэпитал». А когда Отель проснется, он начнет неспешно меня переваривать, доберется до моих мыслей и впитает все, что еще от меня осталось, насытится мной, прежде чем я бесшумно исчезну.
Однако лифт милостиво выпускает меня наружу.
Мисс Ланг сидит за письменным столом, очки на кончике носа. Так и должна выглядеть повелительница всех горничных, президент восьми этажей, кастелянша сотен простынь и наволочек, мажордом ковров и лифтов, конюший щеток и пылесосов. Она глядит на меня поверх очков и отыскивает предназначенный мне и только мне разграфленный листок, а на нем — диагноз всего третьего этажа, состояние каждого номера. Постояльцев Отеля мисс Ланг не замечает. Возможно, они что-то значат для более высокого персонала, хотя трудно вообразить кого-то еще важнее, еще представительнее, чем мисс Ланг. Для нее Отель, вероятно, идеальная структура, живое, хоть и неподвижное существо, о котором нам надлежит заботиться. Конечно, через него пролетают, проплывают люди, согревают своим теплом его постели, пьют воду из его бронзовых сосков. Но надолго они не задерживаются — приходят и уходят. А мы и Отель остаемся. Поэтому мисс Ланг слова не говорит о людях — речь идет только о номерах: заселен, не убран, освободился, уже несколько дней не занят. При этом она с неодобрением смотрит на мою цивильную одежку, на второпях подкрашенную физиономию. И вот уже я, вооруженная листком, исписанным красивым, смахивающим на викторианский почерком мисс Л., иду по коридору, обдумывая стратегию, распределяя силы.
Иду и, сама того не замечая, перехожу из хозяйственной зоны в Зону для Гостей. Об этом свидетельствует особый запах; нужно втянуть носом воздух, чтобы его распознать. Иногда мне это удается: пахнет мужским «Армани», или «Лагерфельдом», или чертовски изысканным «Бушероном». Мне знакомы эти запахи по дешевым образцам в магазине «Вог»; я знаю, как выглядят флакончики с образцами. А еще тут пахнет пудрой, кремом от морщин, шелком, крокодиловой кожей, пролитым на постель «кампари», сигаретами марки «Каприз» для изящных шатенок. Вот он какой — своеобразный запах третьего этажа. Или, точнее, первый слой своеобразного запаха третьего этажа, который я узнаю, как старого знакомого, на пути к своему чуланчику, где происходит
В бело-розовом форменном халатике я уже по-иному смотрю на коридор. Я не принюхиваюсь к запахам, меня не притягивают мои отражения в бронзовых нашлепках на дверях, я не вслушиваюсь в собственные шаги. Теперь в перспективе коридора меня интересуют пронумерованные прямоугольники дверей. За каждым из этих восьми прямоугольников комната — квадратное продажное пространство, раз в несколько дней отдающееся кому-то другому. Окна четырех номеров выходят на улицу, где всегда стоит бородач в шотландском наряде и играет на волынке. Я подозреваю, что это фальшивый шотландец. Чересчур уж много в нем энтузиазма. Перед ним шляпа с монетой, которой надлежит притягивать другие, себе подобные.
