Веди свой плуг над костями мертвых - [65]

— Я не хочу, чтобы мы, как ты это говоришь, все отвергали. Я только не позволяю, чтобы детей призывали ко злу, учили их обману. Восхваление убийства является злом. Все просто. Не более того.

Директриса закрыла лицо руками и тихо сказала:

— Я должна разорвать с вами контракт. Вы, наверное, уже догадались. Было бы лучше, если бы вы получили больничный на это полугодие — так лучше для вас. Вы болели и снова пойдете на больничный. Поймите, я не могу поступить иначе.

— А английский? Кто будет учить детей английскому?

Девушка покраснела:

— Наша катехитка закончила лингвистический колледж, — и посмотрела на меня как-то странно. — В конце концов… — она немного помолчала. — Мне уже ранее рассказывали о ваших необычных методах обучения. Говорят, вы жжете с детьми какие-то свечи, бенгальские огни, потом другие учителя жалуются, что в классе воняет дымом. Родители боятся, что это что-то плохое, сатанизм какой-то. Может, они и простые люди… И еще вы кормите детей какими-то странными сладостями. Конфетами из дуриана. Что это такое? А если кто-то из них отравится, кто за это будет отвечать? Вы об этом подумали?

Эти ее аргументы меня полностью добили. Я всегда старалась чем-то детей удивить, чтобы им было интересно. Теперь я почувствовала, как меня покидают все силы. Говорить расхотелось. Я тяжело поднялась и молча вышла. Краем глаза видела, как директриса нервно перекладывала бумаги на столе, и как у нее дрожали руки. Бедная женщина.

В Самурае было все, что мне нужно. Способствовали Сумерки, которые сгустились просто на глазах. Они всегда помогают таким, как я.

* * *

Горчичный суп. Готовится быстро, несложный, поэтому я успела. Сначала на сковородке растапливают немного масла и добавляют муку, будто собираются приготовить соус бешамель. Мука прекрасно впитывает растопленное масло, впитывает его, растет от удовольствия, тогда следует залить все молоком и водой пополам. К сожалению, это конец мучно-масляных игр, постепенно образуется суп, теперь надо светлую, невинную еще жидкость посолить, поперчить, добавить тмин, довести до кипения и выключить огонь. И только тогда добавить три разновидности Горчицы: зернистую, французскую дижонскую, кремовую, гладкую Сарептскую или Кремскую и в порошке. Важно, чтобы Горчица не вскипела, потому что тогда суп потеряет вкус и будет горьким. Подавать следует с гренками, и я знаю, что это блюдо очень любит Дизь.

Они приехали втроем, и я удивилась. Неужели приготовили какой-то сюрприз, может, у меня день рождения — так серьезно все выглядели. Дизь и Благая Весть были в хороших зимних куртках, одинаковых, и я подумала, что эта пара может быть вместе. Оба такие хрупкие, красивые — нежные подснежники, выросшие у края тропы. Матога был какой-то мрачный, долго топтался на месте и потирал ладони. Принес бутылку домашней наливки из черноплодной рябины. Мне никогда не пробовали его алкогольные напитки, как по мне, он жалел сахара, и его ликеры всегда были горьковатые.

Они уже сели за стол, я еще дожаривала гренки и посмотрела на них всех вместе, возможно в последний раз. Именно это пришло мне в голову — что пора попрощаться. И вдруг посмотрела на нашу четверку совсем по-другому, чем до сих пор — как будто у нас было что-то общее, как будто мы были семьей. Поняла, что мы принадлежим к тем людям, которых мир считает ненужными. Мы не делаем ничего существенного, не генерируем важные идеи, не создаем нужные вещи, продукты, не обрабатываем землю, не обогащаем экономику. Мы даже не расплодились, как положено, разве что Матога, у которого есть сын, пусть это и Черное Пальто. Не принесли миру никакой пользы. Не сделали ни одного изобретения. У нас нет власти, нет ничего, кроме наших маленьких владений. Мы выполняем свою работу, но она в глазах других абсолютно ничего не стоит. Если бы нас не стало, ничего, собственно говоря, не изменилось бы. Никто бы этого не заметил.

Сквозь тишину в этот вечер и гул огня в плите я услышала вой сирен, где-то внизу, в деревне, откуда его принес резкий порыв ветра. Я думаю, и они услышали этот зловещий звук. А моя троица говорила понизив голос, спокойно, склонившись друг к другу.

Когда я налила горчичный суп в миски, меня проняло волнение, настолько сильное, что из глаз снова потекли слезы. К счастью, никто этого не заметил, все были заняты разговором. Я отошла с кастрюлей к столику у окна, и оттуда наблюдала за ними краем глаза. Видела бледное, землистое лицо Матоги, его аккуратно зачесанные набок волосы и свежевыбритые щеки. Видела профиль Благой Вести, ее красивую линию носа и шеи, цветной платок на голове, Дизеву спину, узкую, слегка сутулую, в вязаном свитере. Что с ними будет, как справятся эти дети…

И как я сама справлюсь. Я ведь тоже такая же. Мой жизненный опыт не годится для построения чего-то, ни теперь, ни когда-либо потом, никогда.

Но зачем нам приносить пользу, кому? Кто разделил мир на нужных и ненужных, кто имеет на это право? Разве осот не имеет права на жизнь, или Мышь, которая уничтожает зерно в амбарах, Пчелы и Трутни, сорняки и розы? Чей ум решился так безапелляционно судить, кто лучше, а кто хуже? Большое дерево, кривое и дуплистое, простояло сотни лет, и его срубили, потому что из него никак нельзя ничего было сделать. Этот пример должен вдохновлять таких, как мы. Все видят добро от полезного, но никто не знает, какое добро может принести ненужное.