Три капли крови - [2]

— У Пташки не было ни врагов, ни друзей, она никого не знала, в уединении живя на своем дереве, — отец продемонстрировал мне, создав обзорную панораму, что кроме бесконечных снегов вокруг действительно ничего нет. Сплошная белесая пустота, холодным маревом повисшая возле дуба.

— Но однажды ее покой нарушили, — ярким каскадом, второй раз напугавшим меня, в маленький белый мирок ворвалось черное-черное, с алым горлышком, существо. Это тоже пернатое создание, но назвать его «Пташкой» не выйдет даже с натяжкой — куда больше размером и куда опаснее. Между крыльями птицы, обдавая меня жаром, тлели угольки. И хвост у нее… хвост у нее был длиннее, чем у жительницы дерева. Он был причудливо закручен, его оперение было шире, богаче… но такое же черное. Бархатно-черное, я бы сказала… притягивающее.

— Прилетевшей Птице нужны были ее перья, Изабелла, — сказал отец, еще раз щелкнув пальцем. Птахи теперь сидели вместе, на одной ветке. И до того разительна была между ними разница, до того не равны были силы, что я без лишних слов поняла, за кем будет в итоге победа. Кровожадная чернуха просто растерзает изумрудную красавицу!

— Папочка… она ее съест… — проскулила я, призывая его помешать кровавой расправе. С надеждой держала за руку с кольцом, что есть мочи сжимая ее пальцами.

— Забрать перья силой она не могла, — отец привлек меня к себе, отдав свободную руку, прежде лежащую на коленях, в мое услужение: — Пташка должна была по собственной воле отдать ей свое сокровище. У птицы было три дня и три ночи, чтобы добиться этого. Иначе она бы погибла.

Мне все меньше нравилась эта сказка, обещанная как главный подарок на день рождения. Она только пугала, она не радовала. Но перечить папе я не решилась. Он никогда не бросал слов на ветер, он говорил только по делу и рассказывал, соответственно, лишь важные вещи. Лишь нужные. Я должна была дослушать.

— Птица поняла, что получить желаемое можно, только если Пташка привяжется к кому-то. И привяжется так сильно, что не побоится умереть, — его голос звучал странно. Он был усталым, в нем нашлось столько горечи… у меня внутри все похолодело.

— Папочка, — прошептала я, осмелившись прервать его. Ту ладонь, что отдал мне, крепко обняла и прижалась к ней всем телом, насколько позволяли объятья, — я тебя так люблю. Больше, чем все-все перышки на свете. Я за тебя ничего не побоюсь сделать.

Он остановил рассказ, прекратив говорить, и картинка в камине замерла вместе с его пальцами. Там еще ничего не поменялось — те же пернатые, та же ночь и тот же снег. Холод.

— Я знаю, Изабелла, — серьезно, но в то же время нежно, непривычно нежно для меня, пробормотал он. Наклонил голову, запечатлев поцелуй на моей макушке. А потом повернул к себе, дав взглянуть в глаза — хоть один раз. И в глазах этих, в сапфирах, были настоящие реки из ласки. Я в них утонула с головой, но захлебнуться ничуть не боялась. — И я люблю тебя так же, можешь не сомневаться.

Мне понравилось это признание. Он редко говорил, что любит меня, хоть и объяснял это тем, что постоянно безмолвно показывал. Что не обязательно было болтать — пустые слова режут как самые острые ножи и бьют как самые тяжелые камни.

Я улыбнулась — искренне и широко, так, как только ему могла. И сама повернулась обратно к камину, призывая его продолжить.

Сказка просто сказка. А мой папочка со мной.

Рубиновый перстень в который раз поднялся вверх, проводя дугу над нашими головами. На картинке лето сменило зиму, а на промерзлой земле начали цвести яркие цветы. Я даже почувствовала их аромат — маргаритки, гвоздики, лилии.

— Птица спасла Пташку, когда та хотела умереть, — рассказал отец, — и потом птица делала все, ради того, чтобы Пташка согласилась.

Я взволнованно следила за тем, как возле изумрудной красавицы сменяются дни и ночи, взлетают вверх цветные блестки, расстилаются безбрежным морем лазурные воды… как озвученное отцом становится реальностью.

— Пташка согласилась… — прошептала я, представив себя на ее месте и догадавшись, что другого ответа просто не может быть.

— Нет, Изабелла, не сразу. Она хотела улететь. Она хотела упорхнуть далеко-далеко и покинуть Птицу, — голубой туман забрал дерево в свою власть, сгоняя с него Пташку. Она взмахнула крылышками и действительно полетела. Вперед, даже не оглядываясь, быстро-быстро.

— Птица была вынуждена пойти на обман, иначе ей наступил бы конец, — папа говорил громче, с большим чувством. Его дыхание, кажется, сбилось, а руки окаменели, белея так же, как и кожа. Ему будто было страшно…

— Пташка ее бросила? — несмело спросила я, поразившись переменам в нем.

— Почти бросила, Белла, — горестно заявил отец, с гневом посмотрев на камин, — но потом вынуждена была передумать. Все знали, что она не согласилась так сразу променять свою жизнь на чужую, но никто не сказал, что Пташка больше никого не любила. Что не было у нее большей ценности, чем перышки.

Отец сжал кулак сминая картинку с улетающей птицей, как бумагу. Перед нами снова был чистый лист все того же белого снега, то же дерево. Но под ним не только Птица сидела, а кто-то еще. Кто-то розовый и маленький… с дрожащими от мороза крылышками. Птенец.