Свирель Марсиаса - [5]
А я, несмотря на шутки собравшихся, все еще прыгал и кричал, радуясь своей первой удачной ловле. Марко снял рыбку с крючка, и она теперь извивалась у меня в руках.
В это время к мосту подплыло судно. Это было одно из тех старых суден, которых много тогда плавало по Поградецкому озеру. Широкое и длинное, как два буйвола, идущие рядом, оно было сделано из огромных бревен; мачта, почерневшая от времени, высоко поднималась над водой и тяжело покачивалась при ходе.
Двое мужчин стоя орудовали веслами. И во всю длину судна, сверкая на солнце, лежала огромная рыба. Рыба была шире лодки, и плавники ее свисали с обоих бортов, как громадные безжизненные руки.
Через несколько минут на мосту и берегу столпились десятки людей. Все старались перекричать друг друга.
Рыбаки, пригнавшие лодку, держали себя очень важно и едва отвечали на вопросы, которые им задавали.
Помнится, собравшиеся говорили, что уже много-много лет никто не мог поймать в Поградеце такую рыбу. Одни считали, что такую рыбу поймали впервые за двадцать лет, другие — за сорок. Спорили, сколько потянет рыба — семьдесят пять, сто двадцать или сто пятьдесят килограммов, — и никак не могли прийти к общему выводу.
Марко поднял меня на руки, боясь, как бы меня не придавили или не столкнули в воду.
Я, наверное, совсем задушил свою плотвичку, сжимая ее руками. Да я и позабыл о ней, глядя на эту рыбу, большую, как лодка, — даже больше, чем лодка. Раза два она открыла рот, огромный, как у лошади, и вытаращила глаз величиной с подкову. Из глаза и из длинной раны в боку сочилась кровь.
И вот, удивленный, наверное, больше всех окружающих, вставил и я свое слово:
— Гляди, какая плотвичка, дядя Марко! Не то что я поймал.
Стоявшие рядом с нами рассмеялись.
— Это не плотвичка, хороший ты мой, — сказал кто-то. — Это карп, король карпов! Ты сам-то рядом с ним плотвичка!
И правда, в ту минуту я чувствовал себя таким маленьким… Кем я был тогда? Маленькой плотвичкой…
НА БЕРЕГУ ШКУМБИНА
На лошадях, которые нам дал Марко, мы приехали в Подгоджан, но остановились там всего на одну ночь, и у меня в памяти не сохранилось почти ничего, кроме отца Марко, седого как лунь старика, с бородой по пояс, и двух — трех подростков — сыновей Марко. Единственное, что мне хорошо запомнилось, — это хошмари, которое нам подавали на ужин.
Если вы не знаете, что такое хошмари, я сейчас объясню. Хошмари — каша из кукурузной муки, залитая маслом. Масла так много, что оно пальца на четыре покрывает кашу. И пахнет она очень вкусно: ведь туда кладут еще меду. Съесть ее можно сколько угодно, потому что она так и тает во рту.
У меня еще и теперь слюнки текут, когда я вспоминаю это первое хошмари, что довелось мне есть в Подгоджане. И никогда мне не забудутся сыновья Марко, которые сидели не вместе с нами за обеденным столом, а в дверях гостиной и провожали мою ложку глазами всякий раз, когда я нес ее, полную каши, ко рту или ото рта к миске.
Хошмари — тяжелая пища. Мой отец съел не более трех ложек. Ел он куриную похлебку и простоквашу. А я съел побольше, хотя он меня и отговаривал. На следующий день я надоел Марко: ему приходилось поминутно снимать меня с лошади, когда мы ехали из Подгоджана в Величан, — хошмари давало себя знать.
На другой день мы прибыли в Величан. Там у отца были друзья, пригласившие погостить у них одну — две недели.
Ну, что вам рассказать о Величане?
Это большая деревня, раскинувшаяся на холмах. Там много воды, а еще больше — груш. В Величане особенно мне запомнились груши. Мокра вообще славится грушами, а среди всех ее деревень особенно славится Величан. Каких только груш там нет! Кисло-сладкая, сахарная, сочная, осенняя, зимняя — да где уж запомнить все сорта, которые разводят в Мокре и в Величане! Груш здесь столько, что ими даже откармливают скот.
В Величане у наших друзей маленьких детей не было. Был всего лишь один сын, Хекуран, парнишка лет четырнадцати, не по годам высокий и не по годам самостоятельный. С ним я всегда и играл. Или, вернее, Хекуран играл со мной. Он водил меня от груши к груше, от родника к роднику. Иногда мы ездили с ним на овцах, на козе или на коровах. Ходили за полевой и лесной клубникой, а если не находили клубнику, то довольствовались и тутовыми ягодами.
Хекуран делал для меня из соломы свистульки. А однажды смастерил лук. Настоящий лук. Он выстругал его из дерева, разукрасил орнаментом из самых разных цветов, а концы лука связал крепким шпагатом. Потом очистил от кожуры стебли папоротника, и получились стрелы, тонкие, как спицы. Я запускал эти папоротниковые стрелы дальше, чем Хекуран мог забросить рукой камень.
Куда бы мы ни шли, я нес лук с собой, перекинув его через плечо, а по ночам клал его себе под подушку. Даже сны видел, как убиваю из лука птиц. Однажды увидел во сне, будто убил из лука бедных ласточек, тех, которые, как я вам уже рассказывал, упали с телефонных проводов, когда мы ехали с караваном по долине Домосдове, и будто бы главный возчик Хюса очень сердился и бранил меня за это.
