Свирель Марсиаса - [6]
Я был так удручен тем, что подстрелил ласточек, что заплакал во сне, проснулся и стал звать Хекурана, спавшего в одной комнате со мной.
Вот сколько переживаний доставил мне этот лук! Зато сделан он был действительно на славу.
Что мне еще рассказать вам о Величане?
Однажды мой отец решил поехать в Шен Марене — монастырь на вершине Мокранских гор. Отцу очень хотелось совершить эту прогулку и взглянуть на новые места. Он был еще не стар тогда — всего лет сорока. Меня он не хотел брать с собой, потому что дорога туда была очень трудная. Но все-таки Хекуран и я вместе с нашими хозяевами проводили его до берега Шкумбина, протекавшего на расстоянии часа езды от деревни. Мы оседлали несколько крепких мулов и отправились в путь.
Там, на берегу Шкумбина, среди грушевых деревьев около дубовой рощи, стояла большая мельница. Недалеко от своих истоков, около горы Ленес, узкая и бурная река с грохотом несла свои воды среди белых утесов. Склоны гор, вертикальные, как ножи, сжимали ее с двух сторон, и небо, высокое небо тоже казалось голубой рекой, только спокойной.
Отец отдохнул часок на мельнице, выпил прохладной воды и стакан кофе, потом сел на мула, переправился через реку и в сопровождении двух величанцев, которые должны были проводить его до самого Шен Марене, стал подниматься в гору.
Мы оставались на мельнице до сумерек.
Разве можно забыть когда-нибудь такой день! Мы с Хекураном купались в прохладной журчащей воде, смотрели, как работает мельница, ели мясо, жаренное на вертеле. Мясо изжарил для нас мельник. Но больше всего мне врезалось в память, как мы ловили форелей.
Шкумбин так и кишел рыбой. Здесь водилась горная форель, белая, как пена, с красными и черными крапинками. До чего же красиво она была окрашена! А какая она вкусная!
Отец Хекурана, еще двое мужчин и мельник перегородили реку плотиной метрах в двухстах — трехстах от мельницы. Вода опустилась, и бедная форель осталась лежать на песке. Сколько ее там было! Но кто же мог сосчитать! Мы наполнили ею две корзины и погрузили на мула.
Шкумбин так и кишел рыбой.
Эта красивая рыба металась в грязи, водорослях и песке, выскальзывая оттуда, глубоко ныряла и пряталась в расселинах берегов или под камнями, так что было трудно достать ее; когда же ее все-таки удавалось схватить, она выскальзывала из рук и уплывала. Попадалась и большая форель — величиной с мою руку, и совсем маленькая — с мою ладонь.
В Шкумбине водилась не только рыба. Отец Хекурана нечаянно поймал водяную змею, страшно нас испугавшую. Он забросил ее так далеко и с такой силой, что она вдребезги разбилась о камни.
Попалось нам еще несколько раков, которые нагнали на меня такого же страху, что и змея. Я принялся стрелять в них из лука, но не попал ни разу. Стрелы из папоротника попадали в грязь, и брызги летели на меня. Я забрызгался так сильно, что отец Хекурана смеялся надо мной и говорил:
— Гляди, сынок, да ты стал весь в крапинках, как форель!
В Величан мы вернулись ночью, когда взошла луна. Долгий летний день утомил меня, а вечерняя прохлада, запах хвои и колокольчики мулов усыпили. Я заснул прямо в седле, прильнув к плечу отца Хекурана. Дома меня уложили в кровать без ужина: жалко было будить.
На следующий день я встал, как обычно, с восходом солнца. И, как обычно, протянул руку под подушку, чтобы достать лук. Но лука не оказалось. Я забыл его на берегу Шкумбина. Форели заставили меня забыть даже лук.
Напрасно мы искали его в тот день. Кто знает, что с ним сталось… А мне Хекуран сделал новый лук, еще лучше прежнего.
МОГИЛА В ТУШЕМИШТЕ
Спустившись с гор, мы задержались дня на два, на три в Поградеце и в Тушемиште, прежде чем вернуться домой.
Тушемишт — это деревня на берегу озера, на границе с Югославией. Здесь после окончания школы начал учительствовать мой отец.
В Тушемиште у моего отца жил побратим, звали его Дьок. Они побратались так, как это делали в старину: надрезав палец, выпили друг у друга крови.
Когда Дьок узнал, что его названый брат приехал в Поградец, он прибыл туда из Тушемишта на арбе, запряженной двумя большими волами — пятнистым и гранатовым. Дьок с невыразимым волнением обнял моего отца. Мы, не задерживаясь, отправились в Тушемишт.
Было за полдень. Жара спадала. В такое время воздух свежеет особенно быстро. Арба медленно тащилась по берегу озера. Одно колесо ехало по воде, другое — по песку. С Сухой горы на озеро порой набегала рябь. Прямо нам в лицо дул легкий ветерок. Шен Науми, большой монастырь на границе, отражался со своей колокольней в сизой, цвета голубиной шеи, воде. Белые дома Тушемишта четко выделялись у подножия скалистого красноватого холма, почти совсем лишенного зелени.
Дьок был так счастлив, что забывал погонять волов, и они шли как хотели. Он без умолку говорил с моим отцом, не переставая гладить меня по голове и щекам.
Где уж запомнить все, о чем они говорили! Но я не забыл лица Дьока, заостренного, опаленного солнцем, с подбородком, обросшим наполовину рыжеватой, наполовину черной щетиной. Его острые глаза все время неспокойно бегали, поблескивая в глубоких глазных впадинах, прикрытых, как ставнями, густыми бровями.
