Свирель Марсиаса - [3]
«Мяу! Мяу! Дай мне тоже одну ласточку, я поиграю с ней! Друзья мы или не друзья? Я тоже хочу поиграть с ласточкой!»
Но я понимал: кошка станет играть с ласточками так же, как играет с мышами, которые попадаются ей в когти.
— Нет, кисонька! Ты обманываешь меня! Теперь, когда ласточки выздоравливают, ты хочешь их задушить! Не дам я тебе ласточек! Ты сделаешь им больно! Знаю я тебя, плутовка!
Но кошка, понимавшая меня, не прекращала своих просьб и благодушного мяуканья:
«Мяу! Мяу! Не обману, головой ручаюсь! Ну дай и мне одну поиграть! Я тоже хочу немножко поиграть! Что ж, по-твоему, мне не скучно в этом ящике?»
В то время как Лаши так просила меня, а я искоса следил за нею, две ласточки забили крылышками, поднялись с моих колен и выпорхнули из ящика. Я даже не заметил, как они вспорхнули. Когда я опомнился, они уже исчезли в огромной стае, летавшей над нашими головами и наполнявшей воздух щебетанием. Мою радость нельзя было описать.
Третья ласточка, та, что осталась, тоже забила крылышками, но взлететь не смогла. У меня дрогнуло сердце. Я гладил ее, брал в руки, целовал, поднимал вверх. Бедная птичка вздрагивала крылышками, но никак не могла оторваться от моих рук и подняться в воздух. Ее коготки впились мне в руку, кололи пальцы, но улететь ласточке все же не удавалось.
Наконец, измученная, она все-таки решилась: несколько раз громко чирикнула своим друзьям, сидевшим на проводах поодаль от нас, и взвилась в воздух. Я видел, как она металась, поднимаясь все выше. Вот она поднялась уже высоко, но вдруг, так и не долетев до своих друзей, упала вниз как камень. Я в ужасе закрыл глаза и громко зарыдал.
— Бедная ласточка! Упала прямо в ручей, — сказала бабушка.
Хюса подошел, вынул меня из ящика, взял на руки и начал качать, утешая при этом такими словами:
— Ну пойдем, герой мой, пойдем! Разве мужчины плачут?.. Перестань, перестань, что это ты, в самом деле, расплакался! Дай я пощекочу тебя!
И он щекотал меня, но я не перестал плакать даже тогда, когда бабушка посадила меня перед собой на лошадь и стала целовать и ласкать меня.
Впоследствии я часто с грустью думал об этих ласточках, да и теперь, когда думаю, мне становится грустно. Мы тоже тогда пустились в долгий путь, как эти ласточки. И кто-то из нас также едва не погиб в пути, как эта несчастная ласточка. Да, так оно и было: моя годовалая сестренка заболела и чуть было не умерла на следующий день, но нам удалось ее вылечить. А бедную ласточку вылечить я не смог: может быть, потому, что не умел лечить — ведь я был еще совсем маленький, — может быть, потому, что ее уже нельзя было вылечить.
А наша кошка, бессердечное существо, еще хотела их заживо растерзать!
Я целый месяц не разговаривал с Лаши и не ласкал ее. Раза два даже дал ей ногой пинка, хотя и понимал, что это несправедливо.
Вот что хотелось мне рассказать вам о моем первом путешествии, путешествии, которое мы совершили на лошадях из Эльбасана в Корчу тридцать семь лет назад.
ПЛОТВИЧКА
Я уже говорил вам: тогда в Албании почти совсем не встречалось автомобилей. Хорошо, если автомобильное сообщение имелось в одном — двух местах. А в Эльбасане автомобилей не было и в помине.
Впервые я увидел их в Корче — несколько больших грузовиков, на узких и высоких колесах, с маленьким мотором впереди. По сравнению с сегодняшними грузовиками они походили на большие уродливые экипажи.
Вот на такой-то машине мы совершили поездку из Корчи в Поградец, заехав по дороге еще в Билишт, чтобы взять оттуда почту и оставить свою. Мы с отцом заняли места впереди, рядом с шофером, совсем еще молодым парнем, черным от загара и выпачканным машинным маслом с головы до ног. Это был один из первых шоферов в Албании. Звали его Мати.
Мы совершали свою поездку в начале июля 1921 года. Занятия в школах окончились, и мой отец решил провести каникулы у своих друзей, в районе Подгоджана, в гористой местности Мокра. Мне уже исполнилось шесть лет, и осенью я должен был поступить в подготовительный класс.
Ну что вам рассказать о нашем путешествии… Насколько мне помнится, машина шла очень быстро, и я удивлялся тому, что поля, деревья, дома, расположенные по обеим сторонам дороги, бежали прямо на нас. Казалось, не машина, а земля движется вместе со всем, что на ней находится.
Этот старый грузовик так шумел, как не шумят сейчас даже реактивные самолеты. И вполне понятно: очень часто вспыхивал бензин. Иногда раздавался настоящий грохот: бам-бам, как будто стреляла пушка.
Я пугался, затыкал уши и прятал голову на груди отца. А шофер Мати звонко смеялся, глядя на меня. Автомобиль же, как назло, продолжал грохотать: бам-бам…
С трудом привыкнув к этому шуму, я занялся автомобильным гудком. Гудок, длиной чуть не в сажень, находился около руля. Он гудел, когда нажимали большой красный резиновый пузырь.
Я нажимал пузырь обеими руками, шофер Мати смеялся, а все живое, попадавшееся нам на пути, не знало, куда деваться от этого грузовика, который не только грохотал, но еще и ревел, как осел.
