Сперонара - [5]

Членов команды звали: Джузеппе Арена, капитан; Нун-цио, старший рулевой; Винченцо, второй рулевой; Пьетро, брат Нунцио; Джованни, Филиппо, Антонио, Сьени, Гаэтано. Юнга и сын капитана, мальчуган лет шести—семи, дополняли экипаж.

А теперь, да позволят нам читатели, после того как мы обозрели экипаж в целом, остановить более пристальный взгляд на тех из этих храбрецов, которые выделяются своим нравом или какой-либо характерной чертой: ведь нам предстоит совершить вместе с читателями довольно длительное путешествие и, чтобы они проявили интерес к нашему рассказу, им необходимо познакомиться с нашими спутниками. Так что, по мере того как они будут представать перед нами один за другим, мы будем незамедлительно являть их взорам читателей.

Капитан Джузеппе Арена был, как мы уже говорили, красивый мужчина двадцати восьми—тридцати лет, с открытым честным лицом в обычных обстоятельствах и со спокойным невозмутимым лицом в минуты опасности. Его познания в мореплавании были крайне скудными, но, обладая некоторым состоянием, он купил себе судно и благодаря этой покупке, естественно, приобрел звание капитана. Что касается прав или власти над своими людьми, которое давало ему это звание, он воспользовался им на наших глазах только один раз. Не считая легкого оттенка почтения, с которым относились к капитану другие, хотя он этого не требовал, и заметить который мог только наметанный взор, команда жила с ним на равной ноге, самым патриархальным образом.

Нунцио-рулевой являлся самым важным лицом на судне после капитана: это был пятидесятилетний мужчина, приземистый, крепкий и смуглый, с седеющими волосами и суровым лицом, плававший по морям с самого детства. Он носил синие полотняные штаны и рубаху из грубой шерстяной ткани; в холодную или дождливую погоду он присоединял к этому самому необходимому одеянию нечто вроде плаща с капюшоном, похожего одновременно на западное пальто и южный бурнус. Этот бурый плащ, карманы и обшлага рукавов которого были расшиты красными и синими нитками, прямой и жесткий, придавал его облику странный вид. Во всем остальном Нунцио был на борту самым главным или, точнее, самым необходимым человеком: глазами, высматривавшими подводные камни, ушами, прислушивавшимися к ветру, руками, управлявшими судном. Во время бури капитан превращался в простого матроса и передавал кормчему бразды правления. В такие минуты Нунцио, не отходя от руля, с которым он, впрочем, не расставался в любую погоду, разве что для вечерней молитвы, отдавал приказы столь решительно и четко, что все члены экипажа подчинялись ему как один. Его власть продолжалась до тех пор, пока не стихала буря. После того как корабль и жизнь тех, кто находился на его борту, благодаря этому человеку оказывались спасены, он вновь просто и спокойно усаживался на корме и опять становился Нунцио-рулевым; но, утратив власть, он сохранял свое влияние, ибо на Нунцио, набожного, подобно всякому истинному моряку, смотрели не иначе как на пророка. Его предсказания относительно погоды, которую он предвидел заранее по неуловимым для других глаз приметам, никогда не оказывались опровергнутыми последующими событиями, так что к любви, которую питал к нему экипаж, примешивалось своего рода благоговейное почитание, которое нас сначала удивило, но, в конце концов, мы разделили его со всеми, настолько сильно воздействует на каждого, независимо от его положения, то или иное превосходство, каким обладает другой человек.

Винченцо, которому мы отводим третье место, скорее отдавая дань служебной иерархии, чем благодаря его истинной значимости, носил звание второго рулевого; это он заменял Нунцио в те редкие и короткие промежутки времени, когда тот отходил от руля. В спокойные ночи они несли вахту поочередно. Впрочем, Винченцо почти всегда, даже в те моменты, когда его помощь в управлении судна была излишней, сидел возле нашего старого пророка, изредка перекидываясь с ним словами, чаще всего негромко. Эта привычка отгородила Винченцо от остального экипажа и сделала молчаливым; поэтому он редко появлялся среди нас и говорил лишь тогда, когда мы задавали ему вопросы, причем, отвечая, он совершал это действие, как будто исполнял долг, со всеми формулами вежливости, принятыми у матросов. Во всем же остальном это был славный и добрейший человек, удивительным образом, подобно Нунцио, который в этом отношении был подлинным чудом, переносивший постоянное недосыпание и усталость.

Следующим после трех этих авторитетов шел Пьетро; Пьетро был всельчак, игравший среди членов команды роль полкового затейника: всегда жизнерадостный, беспрестанно поющий, танцующий и гримасничающий; говорун, страстный танцор, заядлый пловец, ловкий как обезьяна, движения которой он копировал, перемежая все свои действия комичными прыжками и короткими забавными возгласами, какие он издавал, подобно Ори-олю; всегда готовый на все, вмешивающийся во все и понимающий все; преисполненный добрых намерений и непринужденности; сблизившийся с нами больше всех своих товарищей. Прежде всего Пьетро подружился с нашим бульдогом. Тот, не столь легкий по характеру и не столь общительный, долгое время отвечал на его авансы исключительно глухим ворчанием, которое постепенно сменилось дружелюбным ропотом и, в конечном счете, переросло в длительную крепкую дружбу, несмотря на то, что Пьетро, чье произношение было затруднено итальянским акцентом, постоянно называл его Мелором, а не Милордом; сначала подобное искажение, по-видимому, уязвляло самолюбие нашего бульдога, но, в конце концов, он настолько к нему привык, что неизменно отзывался на эту кличку, словно Пьетро произносил его настоящее имя.