Сперонара - [7]

Последние места в экипаже занимали Сьени, о котором у меня не сохранилось никаких воспоминаний, и Гаэтано, которого мы почти не видели, так как он был вынужден сойти на берег из-за воспаления глаз, начавшегося у него на следующий день после нашего прибытия в Мессинский пролив, и не возвращался на судно на протяжении всего нашего путешествия. Я не говорю о юнге: вполне естественно, он был тем, кем повсюду являются представители этого почтенного слоя общества, то есть козлом отпущения всего экипажа. Единственное отличие бедняги от ему подобных заключалось в том, что, благодаря природному добродушию его товарищей, он получал вдвое меньше тумаков, чем на генуэзском или бретонском судне, довелись ему там оказаться.

Ну вот, теперь читатели знают команду судна «Санта Мария ди Пие ди Гротта» не хуже нас самих.

Как мы уже сказали, весь экипаж ожидал нас на палубе и, собираясь поднять якорь, был готов к отплытию. Я в последний раз прошелся по твиндеку и заглянул в каюту, чтобы убедиться, что все наши съестные припасы и пожитки погрузили на борт. В твиндеке я застал Каму, с веселым видом обосновавшегося среди кур и уток, которые предназначались для нашего стола, и приводившего в порядок свой набор кухонной посуды. В каюте я увидел, что наши постели застелены и Милорд уже обосновался на спальном месте своего хозяина. Таким образом, все было на своем месте и все были на своем посту. В это время ко мне подошел капитан и спросил, каковы будут мои распоряжения; я попросил его подождать несколько минут.

Эти несколько минут следовало потратить на то, чтобы подать весть о себе господину графу Людорфу. Я вынул из своей папки лист самой лучшей бумаги, какая у меня была, и написал следующее послание:

«Господин граф!

Я сожалею, что Ваше Превосходительство не сочло уместным доверить мне свои поручения в отношении Неаполя; я исполнил бы их с точностью, ставшей бы для него свидетельством той признательности, с какой я вспоминаю о его любезном обращении со мной.

Позвольте заверить Вас, господин графу в моих горячих чувствах по отношению к Вам, доказательство которых я надеюсь представить Вам рано или поздно[1]

Алекс. Дюма.

Неаполь, 23 августа 1835 года».

Пока я писал, якорь был поднят, и гребцы с веслами в руках расселись по местам у левого и правого борта, готовые к отправлению. Я попросил капитана найти надежного человека, чтобы отнести письмо на почту; он указал мне на одного из зевак, привлеченных нашим отплытием, из числа своих знакомых. С помощью длинной жерди я передал этому человеку свое послание с двумя карлино в придачу и с удовлетворением стал смотреть, как мой посыльный со всех ног тотчас устремился в направлении почты.

Когда он скрылся из вида, я подал знак к отплытию. Четыре пары весел, которые наши матросы держали на весу, дружно опустились и одновременно ударили по воде. Десять минут спустя мы были уже вне акватории порта, а еще через четверть часа распустили все свои малые паруса навстречу превосходному береговому ветру, обещавшему помочь нам быстро оказаться вне пределов досягаемости всех неаполитанских сыщиков, которых господин граф Людорф мог бы отправить за нами в погоню.

Этот попутный ветер сопровождал нас на протяжении примерно пятнадцати—двадцати миль, но на уровне Сорренто он стал слабеть и вскоре окончательно стих, так что мы были вынуждены снова идти на веслах. За это время мы успели заметить, что бриз пробудил в нас аппетит. Вследствие этого мы, в полной мере расположенные оценить достоинства протеже г-на Мартино Дзира, настроили свои голоса на приятнейший баритональный бас и стали звать Каму. Но никто не отозвался. Встревоженные этим молчанием, мы послали Пьетро и Джованни на поиски повара и несколько минут спустя увидели его в отверстии люка; он был бледным как призрак, и его поддерживали под руки те, кого мы отправили на его поиски: они нашли Каму неподвижно лежащим в окружении кур и уток. Бедняга явно был не в состоянии приступить к своим обязанностям. Он едва держался на ногах и страдальчески закатывал глаза. Мы приказали вынести на палубу матрас, полагая, что свежий воздух пойдет больному на пользу, и уложили Каму у подножия мачты; это было очень хорошо для него, но что касается нас, то нам от этого намного лучше не стало. Мы с Жаденом переглянулись с довольно озадаченным видом, и тут Джованни предложил нам свои услуги, решив заменить, хотя бы временно, несчастного appassionato.

Посудите сами, смогли ли мы отказаться от такого предложения. Капитан, не будучи гордецом, тотчас же взял в руки весло, брошенное Джованни. Не прошло и пяти минут, как до наших ушей донеслись стоны умерщвляемой курицы; вскоре мы увидели дым, вырывавшийся из люка, а затем услышали громкое шипение масла на огне. Четверть часа спустя каждый из нас получил свою порцию цыпленка по-провансальски, в котором, наверное, недоставало чего-то от предписанного «Домашней кухней», но мы сочли его отменным благодаря вышеупомянутому аппетиту, к тому же постоянно возраставшему. С этого времени мы были спокойны относительно своего будущего: Бог вернул нам одной рукой то, что забрал другой.