Сперонара - [8]

Около двух часов мы оказались на уровне острова Кап-рея. Поскольку, потратив немного времени, мы не так уж много потеряли бы в расстоянии, ибо, несмотря на непрерывные усилия гребцов, наша скорость не превышала пол-льё в час, я предложил Жадену сойти на берег, чтобы посетить остров Тиберия и подняться к руинам императорского дворца, который мы разглядели примерно на трети высоты горы Соларо. Жаден весьма охотно согласился, полагая, что ему удастся сделать зарисовку какого-нибудь красивого места. Мы тут же сообщили о своих намерениях капитану, который взял курс на остров, и часом позже наше судно вошло в гавань.

КАПРЕЯ

На свете найдется немного мест, навевающих столько исторических воспоминаний, как Капрея. Это был такой же остров, как все прочие острова, возможно, более приятный для глаз, только и всего, до тех пор, пока однажды Август не решил совершить туда прогулку. Когда он к нему причалил, старый дуб, сок которого, казалось, безвозвратно иссяк, расправил свои иссохшие, уже поникшие ветви, и в тот же день дерево покрылось почками и листьями. Август верил в приметы; он пришел в такой восторг от этого предзнаменования, что предложил неаполитанцам уступить им остров Энарию, если они согласятся уступить ему остров Капрею. Обмен был произведен на этом условии. Август превратил Капрею в райский уголок, прожил там четыре года и перед смертью завещал остров Тиберию.

Тиберий тоже удалился на Капрею, как удаляется в свое логово старый тигр, почувствовавший приближение смерти. Только здесь, в окружении кораблей, стороживших остров день и ночь, он ощутил себя в безопасности, защищенным от яда и кинжала. В ту пору на этих скалах, на которых сегодня нельзя увидеть ничего, кроме руин, высились двенадцать императорских вилл, носивших имена двенадцати олимпийских богов; в этих виллах, поочередно служивших императору крепостью в течение одного месяца в году и опиравшихся на мраморные колонны, позолоченные капители которых подпирали агатовые фризы, были порфировые бассейны, где сверкали серебристые рыбки из Ганга, мозаичные полы с узорами из опалов, изумрудов и рубинов, а также потайные подземные купальни с любострастными картинами, изображавшими сцены неслыханного разврата и пробуждавшими в людях жгучие плотские желания. Вокруг этих вилл, на склонах ныне голых, лишенных растительности гор, тогда возвышались два кедровых леса и апельсиновые рощи, где прятались прекрасные юноши и красивые девушки, которые, нарядившись фавнами и дриадами, сатирами и вакханками, распевали гимны в честь Венеры, в то время как невидимые музыкальные инструменты вторили их чувственным голосам; с наступлением темноты, когда на уснувшее море опускалась одна из тех ясных звездных ночей, какие умеет создавать для любви только Восток; когда благоуханный ветерок, дующий со стороны Сорренто и Помпей, примешивался к ароматам благовоний, которые дети, переодетые амурами, непрерывно жгли на золотых треножниках; когда отовсюду неслись сладострастные крики, таинственные мелодичные звуки и приглушенные стоны, неясные и непонятные, как будто охваченный страстью остров содрогался от наслаждения в объятиях морского божества, — загорался огромный маяк, казавшийся своего рода ночным солнцем. И вскоре в его свете можно было увидеть, как из какого-то грота выходит и шествует вдоль песчаного берега, сопровождаемый по обе стороны астрологом Фрасиллом и врачом Хариклом, старик в пурпурных одеждах, с одеревенелой, склоненной набок шеей, с замкнутым мрачным лицом, время от времени встряхивающий копной серебристых волос, волнистых, точно львиная грива, и ниспадающих на его плечи. Старик ронял скупые неторопливые слова, в то время как его рука с женоподобными жестами ласкала голову ручной змеи, дремавшей на его груди. Эти слова были то греческими стихами, которые он только что сочинил, то распоряжениями относительно тайных оргий на виллах Юпитера и Цереры, то очередным смертным приговором, которому предстояло на следующий же день достичь причала Остии на крыльях одной из латинских галер и устрашить Рим, ибо этот старик был не кто иной, как божественный Тиберий, третий Цезарь, император с огромными рыжими глазами, которые, подобно глазам кошки, волка или гиены, отчетливо видели в темноте.

Ныне от всего этого былого великолепия остались только развалины, но память о старом императоре, более стойкая, чем камень и мрамор, сохранилась без всяких утрат. Имя Тиберия по-прежнему настолько у всех на устах, что можно подумать, будто не далее как вчера он лег в могилу, которую приготовил для него сын-отцеубийца Калигула и в которую его столкнул Макрон. Можно подумать, что за отсутствием тела императора люди все еще трепещут перед его тенью, и обитатели Капри и Анакапри, двух городов острова, по-прежнему показывают обломки его дворца, испытывая такой же ужас, как если бы они показывали потухший вулкан, который ежедневно, ежечасно и ежеминутно может ожить, грозя стать еще более смертоносным и ненасытным, чем прежде.

Оба эти города расположены: Капри — амфитеатром напротив гавани, Анакапри — на вершине горы Соларо. Из первого города во второй ведет крутая лестница, вырубленная в скале и состоящая из пятисот—шестисот ступеней; однако следует сказать, что усталость от головокружительного подъема сполна окупается великолепной панорамой, которая открывается взгляду того, кто добрался до вершины горы. В самом деле, путешественник, стоящий лицом к Неаполю, видит по правую руку от себя Пестум, это сладострастное дитя Греции, розам которого, расцветавшим дважды в год в пагубной для целомудрия атмосфере, предстояло увянуть на челе Горация и осыпаться на столе у Мецената; далее — Сорренто, откуда проносящийся ветер уносит апельсиновый цвет, разбрасывая его далеко над морем; затем — Помпеи, которые спят посреди своего пепла и которых будят, словно какую-нибудь древнюю египетскую руину, с их прельстительными картинами, погребальными урнами и траурными лентами; наконец, Геркуланум, который, будучи настигнут однажды лавой, кричал, корчился и умирал, как Лаокоон, задушенный в кольцах змей. А затем начинается Неаполь, ибо Торре ди Греко, Резина и Портичи, по правде сказать, не более, чем его предместья; Неаполь, празднолюбивый город, раскинувшийся на уступах окружающих его гор и протянувший свои маленькие ступни к теплым чувственным волнам своего залива; Неаполь, который владыка мира Рим превратил в свой загородный дом, настолько природа и тогда, и теперь окружила его всеми своими восхитительными красотами. После Неаполя взгляду открывается Поццуоли с его храмом Сераписа, наполовину ушедшим под воду; Кумы с пещерой Сивиллы, куда спускался благочестивый Эней; затем залив, через который Калигула, желая превзойти Ксеркса, перебросил мост длиной в целое льё — его развалины можно видеть по сей день; затем Бавлы, откуда вышла императорская галера, которая была предуготовлена Нероном и которой предстояло разверзнуться под ногами Агриппины; затем Байи, столь пагубные для целомудренных влюбленных; затем, наконец, Мизены, где был погребен трубач Энея и откуда отправился умирать Плиний, который задохнулся от пепла Ста-бий, находясь в своих дорожных носилках.