ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ В ДОМАШНЕМ ХАЛАТЕ
Пословица гласит, что великий человек не бывает велик в домашнем халате.
Как и у всех прочих пословиц, у этой пословицы, пользующейся большой известностью, есть своя правдивая и своя ложная стороны. Ведь если привычки его личной жизни изучит наблюдатель, который увидит величие за простотой, поэзию за прозой, идеал за реальностью, то, возможно, великий человек покажется еще более великим. Правдивость изображения, с нашей точки зрения, это не могила, в которой исчезает человек, а, напротив, пьедестал, на которой высится его статуя.
Ну а пока, поскольку нам ясно, что история, будучи истинной ханжой, почти всегда рисует нам героев в их парадных одеяниях и стыдится показать их в домашнем платье, мы попытаемся с помощью некоторых наблюдений, позаимствованных у лакеев названных героев, заполнить пробел, оставленный историками.
Мы предпочитаем иметь дело со статуей, которую можно обойти кругом, а не с барельефом, вмурованным в стену.
Начнем с Генриха IV, и, если эти очерки будут иметь успех, мы отважимся дойти в одну сторону от него до Александра Македонского, а в другую — до Наполеона.
Алекс. Дюма.
Генрих IV родился в По 13 декабря 1553 года.
Он был сыном Антуана де Бурбона, потомка графа де Клермона, шестого сына Людовика Святого. Этот Антуан де Бурбон был весьма выродившимся потомком: довольно ничтожный человек, он то и дело из католика превращался в протестанта, а из протестанта — в католика. Он случайно оказался католиком, когда его убили во время осады Руана; из этого следует, что убил его гугенот.
Каким образом он был убит? Ответ на эту своеобразную историческую загадку дает его эпитафия.
Вот она:
Знай, друг-француз, лежит здесь некий князь:
бесславно жил он и почил молча...[1]
Поищи рифму, любезный читатель: право, найти ее нетрудно.
Но вот кто-кто, а мать нашего героя, Жанна д'Альбре, была женщина решительная и властная! От своего отца, Генриха д’Альбре, она унаследовала Наваррское королевство; став владычицей этого королевства в 1562 году, она в 1567 году ввела в нем кальвинизм. Заманенная в Париж, ко французскому королевскому двору, под предлогом свадьбы ее сына и Маргариты Валуа, она скончалась там за два месяца до Варфоломеевской ночи, отравленная, как говорили, с помощью пары надушенных перчаток, которые подарила ей Екатерина Медичи.
Дядей Генриха IV был милейший принц Конде, блистательный ветреник, которого убил в битве при Жарнаке барон де Монтескью и который всю свою жизнь являлся любимцем женщин, хотя и отличался весьма малым ростом и был чуточку горбат.
О нем сочинили следующее четверостишие:
О юный принц, ты так хорош,
всегда смеешься и поешь,
И с милой весело шалишь;
Храни Господь тебя, малыш![2]
Кроме того, Генрих IV был внучатым племянником большого ребенка, портившего все, то есть Франциска I, самого блистательного хвастуна во Франции.
Он был внуком восхитительной Маргариты Наваррской, никогда не знавшей, католичкой она была или протестанткой.
Жанна д'Альбре находилась в Пикардии вместе с Антуаном де Бурбоном, губернатором провинции и командующим войском, сражавшимся против Карла V, когда она догадалась о своей беременности. Эту новость она тотчас сообщила своему отцу, Генриху д'Альбре, королю Наварры, и он вызвал ее к себе.
Простившись с мужем, она покинула Компьень, пересекла всю Францию и 5 декабря 1553 года прибыла в По, в Беарн.
Жанна ехала туда не без волнения. Ее отец имел любовницу, весьма склонную к интригам женщину, и поговаривали, что Генрих д’Альбре составил завещание, благоприятное для любовницы и неблагоприятное для дочери.
Через день после своего приезда Жанна отважилась заговорить с отцом об этом завещании.
— Хорошо, хорошо! — ответил он. — Я покажу тебе завещание, когда ты покажешь мне своего ребенка, но сделаю это при одном условии.
— Каком же? — поинтересовалась Жанна.
— Чтобы не производить на свет ребенка плаксивого и хмурого, ты будешь все время, пока будут длиться роды, петь мне какую-нибудь песенку.
Так и было договорено.
Тринадцатого декабря, то есть на девятый день после своего приезда, Жанна ощутила первые родовые схватки.
Она тотчас послала за своим отцом, но попросила не говорить ему, о чем идет речь.
Король вошел в покои дочери и услышал, что она поет.
— О, прекрасно! — воскликнул он. — Похоже, это начинается, и я вот-вот стану дедом.
Даже во время самых сильных схваток Жанна не прерывала своей песни: она родила, напевая. И потому было замечено, что, в противоположность всем прочим детям, которые явились на свет плача, Генрих IV явился на свет смеясь.
Едва ребенок вышел из лона матери, король удостоверился, что это был мальчик. Он тотчас побежал в свою комнату, взял завещание, хранившееся в золотом ларце, и отнес его принцессе; отдавая ей ларец одной рукой, другой он взял ребенка и произнес:
— Дочь моя! Вот это — ваше, а это — мое.
И, оставив золотой ларец на постели, он унес младенца, положив его в полу своего халата.
Придя в свою комнату, он потер ему губы долькой чеснока и дал ему выпить из золотого кубка глоток вина: по словам одних, это был кагор, а по словам других — арбуа.
