Созидая на краю рая - [95]

— Да, сама. Теперь я спрашиваю, — снова ухожу от темы, беря перерыв. Теперь говорить будет Эдвард.

— Тебя воспитывал отец? — решаю не темнить и сразу перехожу к главному, раз уж мы перешли к откровенным темам.

Он молчит. Его лицо, кажется, слегка бледнеет. Почему?

В это время появляется официант и ставит перед нами тарелки с салатом «Капрезе». Потом бутылку вина. Открывает её, разливает по бокалам и только потом уходит.

Я по-прежнему жду ответа, даже не глядя на еду.

— Нет… — наконец медленно отвечает он, осипшим голосом. — Я жил с ним не очень долго, а потом он умер, и я попал в приют.

— Сколько тебе было? — не веря в происходящее и сочувствуя ему всем сердцем, спрашиваю я. Боже мой, он ведь тоже испытал достаточно страданий! Поэтому и прячется.

В память врезаются его слова, на мой вопрос, зачем он носит маски:

«Чтобы люди не причинили боль, Белла. Они могут».

Так сколько же раз ему делали больно, что превратили в того, кем он явился в нашу первую встречу?

Может быть, это и есть его настоящая сущность: милый, добрый, заботливый… ранимый?

Может быть, всё остальное просто видимость? Пыль, пускаемая в глаза?

Надо будет всё это обдумать…

— Около шести лет, наверное… — тихо произносит он.

Моё сердце сжимается от боли за него. Он ведь был немного старше Тони. Шесть лет и он остался один — без матери, без отца, без любви, без семьи — в приюте.

Подсознание подсовывает фотографию малыша с бронзовой шевелюрой, дрожащего от страха и холода, с большими изумрудными глазами. По его щекам текут слёзы…

Откидываю эту картинку, чтобы подавить появляющийся в горле комок.

— Ты вырос в приюте?

— Да, — резко отвечает он, и его дружелюбие испаряется. Впрочем, сейчас я понимаю причину этого и готова смириться.

— Успокойся, я больше не буду спрашивать об этом, — примирительно и осторожно говорю я, вселяя в свои слова уверенность. — Если ты не хочешь, не буду.

— Ты просто не понимаешь, Белла! И не поймёшь. Никогда не поймёшь… — опуская голову на руки, с болью говорит он. — Это невозможно.… И я уже говорил это тебе.

Вот тут самое время вспомнить его слова «Не пытайся понять то, что не должно быть тобой понятно», и осознать их смысл.

Он не прав. Я понимаю. Даже если ему это пока невдомек.

— Эдвард, — встаю со своего места и подхожу к нему. Приседаю перед стулом, оказываясь почти на уровне его глаз. В них проскальзывает недоверие и страх. Он даже меня боится сейчас. Боится, что сделаю ему больно, как он ошибается. — Ты прав, я пока не совсем понимаю и буду рада, если ты объяснишь, но только с твоего согласия. Я не заставляю тебя ничего мне говорить. Это твоё право. Не хочешь, значит, не нужно, — улыбаюсь в конце, немного разряжая обстановку и веря, что это убедит его в моей искренности.

— Спасибо, — благодарит он едва слышным шёпотом.

— Не за что, — тянусь к его руку, сжатой в кулак, и опускаю сверху свою ладонь, поглаживая пальцами бледную кожу. Надо же, насколько моя меньше!

— Теперь твоя очередь спрашивать, — самостоятельно напоминаю я, и, убирая руку, возвращаюсь на место.

— Ты ведь… — он прикрывает глаза на пару секунд. — Ты ведь тоже можешь не отвечать, если тебе очень сложно, Белла.

— Я отвечу. Это ведь прошлое. Оно не имеет значения, — беру в руки вилку, задумчиво рассматривая её серебряную поверхность.

— Почему ты назвала сына Энтони? — спрашивает он, находясь в такой же задумчивости, как и я.

— Не знаю, просто увидела его и поняла, что никак по-другому назвать не в состоянии, — вопрос довольно простой, что меня радует.

— А как думаешь, почему тебя так назвали?

— Не знаю, — отвечает он. — Мне оно не слишком нравится.

— Ну, оно ведь второе, ты можешь не использовать его, — сделав глоток вина, предлагаю я.

— Изначально оно было первым, — повторяя мои действия и пробуя вино, сознаётся он.

— В смысле?

— Я поступил в приют под именем Энтони Каллен. Уже там меня назвали Эдвардом, и сделали его первым именем.

— Ясно…

Мы молчим недолго, думая каждый о своём.

— Ешь, — наконец говорит он и берёт вилку в руки.

— У меня ещё остались вопросы…

— У тебя ещё будет время их задать. Но только не сейчас, — это почти просьба. Да какая там просьба, мольба!

Что же, если всё так серьёзно и ему действительно очень больно вспоминать всё это — даже больнее, чем мне — я не стану спрашивать.

Салат оказывается на удивление вкусным, и я погружаюсь в приятные ощущения, на некоторое время забываю о своих проблемах и проблемах Эдварда Каллена. Но, полагаю, это ненадолго. Всего лишь на период ужина.

Потом нас ждёт второй раунд.

Я-то готова, а он?

Салат сменяет ризотто «Рыбная феерия» — так называется одно из блюд, похожих на паэлью, а затем следует десерт. «Тирамису» — довольно вкусно.

Я вожу ложкой по стеклянному блюдечку, не в силах впихнуть в себя ещё хоть кусочек.

— Так у тебя остались вопросы? — раздаётся голос Каллена, и я поднимаю на него взгляд. Откинувшись на спинку стула, он попивает белое вино и внимательно смотрит на меня.

— Ты говоришь, что вырос в приюте, — тщательно подбирая слова, пробую спросить я. — Но сейчас ты обладаешь всем, чем пожелаешь… Как у тебя это получилось?

Он смотрит на меня пронизывающим, почти убийственным взглядом. Я его обидела? Так сильно?