* * *
«Каждый крепок задним умом» — так, кажется, говорят.
«Все вы умные потом» — повторяла моя бабушка.
«Не любите правду!» — утверждала она.
«Чего-чего, а ума у всех не хватает» — личный мой афоризм.
Как меня соблазняла Верунчик?
— Ты, — говорит, — хорошо сохранился.
(На «отлично» она не расщедрилась)
— Куда там, — отвечаю, — вот раньше…
— Ты же не растолстел, как она.
(«Она» — это моя жена).
Боже! Как приятно слышать. Если слышишь, можно не всматриваться. Всматриваться даже противопоказано.
Я говорю Верунчику:
— Хочешь, заберу тебя с работы в обеденный перерыв. Кофе там… Покататься по городу…
Так оно начиналось.
Хотя возник неприятный момент:
— Тачка у тебя не новая, — заметила Верунчик.
Колесили-куролесили, пока не засыпались. Точнее, засыпался я, а она к сему руку приложила. С каждым разом — ближе к людям. К дому ближе — к родимому очагу. Теперь ни жены — пусть даже толстой, ни Верки, которую кто-то катает на новой машине, ни очага, ни людей, которые все оказались друзьями жены.
И вот: немолодой, сорокалетний, со старой машиной, но умный потом, не любящий правду (за что ее любить?), хочет (!!!) познакомиться с симпатичной (можно с толстой) и т. д., предпочтение собирающим пазлы (это — чтобы с интеллектом, а не только физиология).
* * *
Почему именно пазлы? Если, уверяю, каждый обитатель нашей планеты соберет по одному, хотя бы не самому сложному пазлу — жизнь радикально изменится к лучшему.
Но безответственен земной народ: «Я и без того классный парень», — решит один, другой, третий… и вся идея полетит к черту.
А ведь пазлы собирающий испытывает настоящее вдохновение. Он, представьте себе, творит. Он создает Мону Лизу из тысячи картонных частей и вешает на стену под стеклом и в рамочке уже свое великое художественное произведение.
Мона Лиза, кстати, весьма сложный пазл и дает возможность насладиться творческим процессом сполна. И когда последняя цветная картонка встает на место — приходит момент истины.
— Я сложил! — сообщает пазлщик.
— А синенькая? — не верит другой, — она ж из левой, а не из нижней…
— Она из середины! Я смотрел! Увидел! И сошлось!
А какое развитие технического прогресса пазлам благодаря? Картон нужен? Картинка нужна? Вот тебе бумажная промышленность и полиграфия. Приклеить надо картинку к картонке? — клеевая какая-нибудь промышленность. А все это потом разрубить? — станкостроение! А рамочка со стеклом, чтоб на стенку повесить? А если бы после работы, да и в выходные дни, все собирали пазлы? Вместо ругани? Вместо того чтоб по дорогам колесить и жечь дорогое горючее?
Кстати, о дорогах.
Один плохой мой знакомый ехал совершать дурные дела — например, совращать малолеток — и по пути любовался пейзажами.
А пейзажи были такие красивые, что не передать в письменном виде. И вдруг, в тот самый момент, когда он всмотрелся в самый прекрасный пейзаж, пришла справедливость.
Спрашивается, где ж она раньше была? Ведь не в первый раз он ехал совершать преступление.
А была она там же, где и всегда. На дорогу надо смотреть.
* * *
Раз в неделю я выбираю пазл. Есть один магазинчик, где большущий стеллаж завален уцененными играми. Если покупать неуцененные — останешься без штанов. Но покупать штаны еженедельно незачем — сколько их нужно вообще? — а пазла мне хватает всего на неделю. Про штаны упопомянуто для примера — разговор о предпочтениях. Кстати, иногда я покупаю дорогие пазлы.
В тот раз, я — унылый и сиротливый — выбирал пазл. Возле стеллажа крутилась крупная некрасивая девочка. Стоило мне вытащить из груды очередную коробку, как именно эта коробка привлекала ее внимание. Я искал что-то сложное, дешевое и большое, и она, вероятно, тоже. Девочка вела себя агрессивно. Например, хваталась за очередную коробку на долю секунды раньше, чем я успевал выпустить ее из рук и, моментально рассмотрев картинку, почти швыряла пазл на стеллаж, скорчив при этом презрительную гримасу. Презрение предназначалось мне — вот, мол, идиот, на что позарился. Было и другое в поведении акселератки — не упуская случая протиснуться между и мною стенкой, она терлась об стенку меньше, чем об меня. Трудно было не понять.
И хотя в дальнем углу пустого почти магазина, за двухметровой высоты стеллажом уцененных игрушек, нас не было видно, кто-то мог подойти неожиданно, и телекамера для наблюдения за покупателями не исключалась.
— Сколько тебе лет? — спросил я, надеясь прекратить опасную игру.
— Шестьдесят.
— Предпочитаю восемнадцатилетних…
— Мне пятнадцать, — сказала она. — Я киндер-сюрприз.
— Предпочитаю восемнадцатилетних, — повторил я. — Даже шестидесятилетних предпочитаю.
— Подумаешь, разница — всего-то три года.
С этим я поспорить не мог, не заглянув предварительно в уголовный кодекс.
— Я про тебя знаю, — заявила она. — Ты редактор.
Откуда она знает? От продавщицы этого магазина. Я постоянный покупатель, и мы порой умеренно откровенничаем.
Нет лучше продавщиц уже потому, что с ними удобно знакомиться.
— Я технический редактор, а тебе надо к главному. И у нас не публикуют романов — мы не издательство, а тонкий журнал.
— Как вы узнали про роман?
Теперь мы на «вы». Даже обидно. Все же я обделен вниманием пятнадцатилетних девчонок.
