Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв - [2]

Назойливейшую из ран, -

Он, мрачно глядя на Руслана,

Молчал как русский партизан.

Тянули витязи оглобли

Весь день дорогою одной,

И так друг другу остаёбли,

Что нету жизни никакой.

"Разъедемся. Нельзя пиздячить

До рая на чужом хую!" -

И каждый сторону свою

Избрал, вверяя ей удачу.

На брови шлем надвинув медный,

Руслан отчаявшийся, бледный

Плетётся шагом меж полей,

Весь мокрый от своих соплей -

Забила парня жизнь-холера…

Но вдруг пред витязем пещера;

В пешере свет. Он прямо к ней

Идёт, свой меч сжимая смело

И зрит, немного охуело:

Сидит в пещере старичок;

Сверкает на груди значок;

Седые волосы в пучок,

Мордаха круглая как мячик;

В зубах дымящийся "бычок";

А на столе пред ним лучок,

Икра, маслины, балычок

И полная бутылка чачи.

"Ну, что глядишь? Здесь не музей. -

Сказал с улыбкой он Руслану. -

Садись вот рядом и балдей,

А я пиздеть с тобою стану.

Уж двадцать лет прошло, как я

Прикинул этот день на гуще.

А против воли всемогущей

Не похуяришь нихуя!

Руслан, лишился ты Людмилы;

Но падлам всем не хватит силы

Тебя и меч твой побороть.

Уйми мандраж. А дух и плоть

Крепи вот этой доброй чачей

И бутербродом с балычком;

Уверен, что с твоей удачей

Всё зло ты выебешь рачком.

Узнай, Руслан, что тем ублюдком,

Кто на тебя навлёк позор,

Кто спиздил нагло твою Людку,

Был злой волшебник Черномор,

Любитель каждой женской юбки,

Красавиц давний ухажёр.

Хоть одолеть его не шутка, -

Пахан он Полуночных гор, -

Ты учинишь над ним расправу,

Развратник старый и злодей

Твоих получит пиздюлей.

Но цыц. Я не имею права

Поведать всё: в руке твоей

Твоя судьба и всей державы."

Со старичком на "брудершафт"

Наш витязь пьёт, его лобзает.

Светлеет мир, поёт душа,

Закуска вкус приобретает,

А чача крепость; вдруг опять

На вспыхнувшем лице кручина…

"Не ссы, тоски твоей причина -

Ну, как два пальца обоссать. -

Сказал старик. — Тебя тревожит,

Что старый хуй Людмилу может,

Прости за резкость, отъебать;

Но верь мне, сивая скотина

Уж лет пятьсот как не мужчина.

Он хуем может доставать

Звезду любую с небосклона,

Сводить под землю города;

Но даже малого пистона

Ему не вставить никогда.

Он лишь вокруг Людмилы бродит,

Не всилах время обмануть…

Но хватит квасить: день проходит,

Тебе же надо отдохнуть."

Руслан, укрывшись чем-то куцым,

Ложится на земь пред огнём;

Он ищет позабыться сном,

Но мысли блядские ебутся

И не дают никак уснуть;

То видит он Людмилы грудь,

Колени и, в зовущей влаге

Бутоны тёплых нижних уст;

Он стонет от прилива чувств

И запаха чуть прелой браги;

То, свившись в тысячу колец,

Сжимает тело змей огромный;

Руслан кричит, но с губ бескровных

Слетает тихое: "Пиздец!.."

Но он встаёт, с горящим взором

Кромсает, рубит всё сильней

И видит: перед ним не змей,

А хуй собаки-Черномора…

Руслан вертится у огня:

"Нет, батя, сна; одна хуйня.

Давай мы лясы вновь поточим

И ёбнем чачи. Где бокал?

Скажи, как ты сюда попал

И кто ты есть такой, короче?"

Зажрав с икоркой бутерброд,

Старик с улыбкою печальной

Сказал в ответ: "Ебаться в рот,

Но я забыл отчизны дальной

Угрюмый край. Семьи бедней,

Чем наша, не было в округе:

Отец батрачил на досуге,

А я кулацких пас свиней.

Я нищетой не тяготился,

Счастливым был со всех сторон:

С утра до вечера пилился,

А ночью квасил самогон.

Среди красот природы дикой,

В дубравах, у ручьёв, у скал

Любая баба, чтоб ты знал,

В миг становилась Эвридикой.

Я был красив, беспечен, юн…

Но тут пришла пора коммун.

Лишь ёбнул кипиш в Петрограде,

Как суки разные и бляди

Повадились в наш тихий край;

Кричали: "Всё у вас хуёво!

Но большевистское вам слово,

Что при советах будет рай!"

Пиздели, я скажу, не слабо,

Бухали тоже будь здоров;

Встречались среди них и бабы

Для поддержания штанов;

Одну Наиной звали. Краше

Не видел я в деревне нашей.

Кожанка и кирза в пыли

Её испортить не могли…

Прокочегарив ночь "что надо",

Однажды утренней порой

С весьма тяжёлой головой

Я гнал общественное стадо

К прохладной грязи у реки,

Мурлыча песенку блатную;

Гляжу: на пляже чуваки

Ебут красавицу нагую.

Я не был целкой, но вспотел -

И лишь вострог тому причина…

Ах, витязь, то была Наина!

Ты б видел, как средь жадных тел

Орлица белая металась,

Свивая трепетный клубок

Из ждущих ртов и жарких ног…

Ты б видел, как она ебалась!!

Я ближе подошёл — и мне

Наградой был взор властный львицы,

И я постиг, в какой цене

Желание испепелиться

В страстей бушующем огне!

Прошла недели половина;

Я с трепетом открылся ей,

Сказал: хочу тебя, Наина,

Но так хочу, как тех парней

Три дня назад ты обслужила.

Но робкие слова мои

О нежной, чувственной любви

Наина матом обложила,

Наган чуть нервно теребя,

Гордясь собою, губы сжала

И, глядя сквозь меня, сказала:

"Мужик, я не хочу тебя!"

И всё мне дико, мрачно стало,

Застыло сердце. Ах ты ж блядь!

Как пролетариям, видать,

Ты члены тем хуям сосала!

Тебе б напомнить не мешало,

Как важен для свободы стран

Союз рабочих и крестьян!

А как же равенство и братство?

Агитка для таких как я?

Да это, девочка моя,

Не власть трудящихся, а блядство! -

Так я подумал, но смолчал…

Летели дни, я сох уныло,

В тоске на пляже пресс качал,

Не пил, от баб ворочил рыло.

И наконец в один из дней,

Когда уже война гудела,

Решил покинуть я свиней

И взяться за мужское дело:

Рубая шашкой на скаку,

Лететь степями Украины,

Чтоб тело страстное Наины

Досталось уж не мужику.