Рассказы и эссе - [48]

Рабочий день кончился. Все зашевелились, все заспешили. Контора заволновалась, как потревоженная заводь. Старушка у окна неторопливо убрала стол, рабочие очки в пластмассовой оправе заменила выходными в позолоченной и спрятала рабочие в ридикюль, затем, защелкнув ридикюль, медленно встала и пробралась к вешалке. Сослуживец опередил ее и с игривой галантностью снял ее пальто с вешалки. Кивнув ему, когда он помог ей одеться, она натянула на свои узкие руки шелковые перчатки, на которых от старости уже был налет ржавчины. Завернув в плащ свою стройную не по летам фигурку, старомодным изящным движением старушка поправила перед зеркалом шляпу, взяла зонт и понесла к выходу гордую осанку, которую только что перед зеркалом же выправила. Другой сослуживец рванулся открывать ей дверь. Не замечая его игривости, она царственно кивнула ему и вышла в коридор.

Пройдя мимо кабинетов по полутемному коридору, старушка вышла на воздух, где запах весны уже не в силах были заглушить ни выхлопы, ни пыль.

На работе старушка — существо исполнительное и величаво замершее. Жить она начинает дома. Дома, в уютной квартирке ждут ее кресло у камина, портрет отца, граммофон, часы, вправленные в корпус граммофона, и еще глухой телевизор и глухая собачка.

Каждый вечер, придя с работы и открыв дверь, старушка вздрагивает при встрече с безмолвием: оно сидит и зевает в прихожей. Но тут же, сняв плащ и повесив его на гвоздь, она открывает дверь в комнату-спальню, той-терьер Жужу радостно вцепляется ей в подол, она оглядывает стоящие на местах граммофон и телевизор, важные, но печальные лица на старой фотографии на стене. И старушка тут же отгоняет одиночество, успокаивается и садится отдышаться в кресло. Телевизор напротив, граммофон под рукой. Так всегда было, есть и будет.

Собачка, запертая в комнате, сразу чувствует ее, когда она подходит к двери квартиры. Жужу любит море и, выбравшись в прихожую, тут же вскакивает на подоконник, откуда — вид на море. Она может целый день сидеть там, но старушка боится, что в ее отсутствие собачка может вывалиться из окна. Квартирка ее в доме на пригорке, и так получается, что окно прихожей у старушки на втором этаже, тогда как окно спальни приходится на первый этаж. И Жужу, запертая в спальне в отсутствии хозяйки, сидит обычно на окне, откуда видит только голую стену противоположного дома. Люди, идущие мимо к музею, часто фотографируют ее. К вечеру собачка начинает слегка скучать, но зато знает, что если она начинает скучать, значит уже как раз такое время, что вот-вот придет старушка. Чем больше она скучает, тем ближе приход старушки, всегда очень точный. И тоска у Жужу спокойная и уверенная.

Вот и сейчас, уже вся дрожа в спокойном ознобе, точно в срок она услыхала за дверью возню хозяйки, соскочила с подоконника, подбежала к двери в прихожую, всю исцарапанную ее нетерпеливыми когтями. При этом она лаяла от глухоты довольно громко. Старушка вошла, звоном ключей и шарканьем обуви по дощатому полу вспугивая безмолвие, что притаилось в углу, нащупала выключатель, услышав скреб собачки, вздрогнула от неприятного ощущения, — но тут же зажегся свет, и душа ее освещается вместе с прихожей, и она, повесив плащ, натянув на ноги шлепанцы, открывает дверь, и собачка радостно прыгает на протянутую ей руку, начинает лизать ей лицо. «Жу-жу! Замараешь мне платье!» — говорит она с деланной брезгливостью, а глаза ее при этом сияют, несмотря на смутное предчувствие. Отпустив собачку к окну на море, старушка начала переодеваться, успев мимоходом и ппластинку поставить, и телевизор включить. Она подпевает сладкому шипенью граммофона, положив на мелодию другие слова, пародируя оперную певицу: «омайнелийбе» скороговоркой, «Ау-гус-ти-ин» протяжно; старушка в отличном расположении духа. Она дома. Завтра суббота, послезавтра воскресенье, и ей можно всецело принадлежать граммофону, собачке… Она начинает переодеваться еще быстрее и уже, забыв граммофон, напевает так: всю фразу скороговоркой — «омайнелийбеаугустин — омайнелийбеаугустин», раскачиваясь в такт и пародируя «Фигаро здесь, Фигаро там».

К любимым вещам старушка относится как к живым существам, но ее любовь ревнива и пристрастна.

Взять, например, граммофон. Который год она крутит его каждый вечер. Граммофон старше ее самой. Она и любит его больше всех остальных вещей. Иное дело телевизор. С его помощью она наблюдает несхожесть мелодии ее прошедшего времени, выходящей из трубы граммофона и картин настоящего времени, появляющихся на экране. Это постоянно волнует ее, когда она сидит, вот так, прильнув слухом к граммофону, не отрывая глаз от телевизора и поглаживая голову собачке, которая, разнежившись, вытягивается у нее на коленях. И голос у телевизора испорчен: телевизор нем. А это вовсе не огрочает старушку. Телевизор — окно, откуда она глядит на вечно меняющееся, суетное настоящее время. А граммофон — это прошедшее время как настоящее, как в грамматике; время неподвижное, остановленное, к тому же остановленное в желанном месте. Наверное потому сравнивая экран телевизора окно, выходящее в настоящее время, приносящее сюда новости, но вынести что-то отсюда бессильное, с граммофоном, озвучивающим запертое ею в комнате время, старушка, невольно проявляя пристрастие, отдает предпочтение граммофону.