Рассказы и эссе - [40]

Мать поила мальчика деревенскими отварами, Гвазава приходил делать ему уколы. Мальчик все принимал безропотно, но лучше ему не становилось. Отец, хромая, метался по хижине.

А после сумерек наступила тишина. Отец, схватившись за голову, уселся у очага. Мать, тоже обессиленная, сидела в ногах мальчика. Лампочка под потолком с одной стороны была занавешена газетой, чтобы не слепило больного. Свет полукругом падал на пол, оставляя темным место, где он лежал.

Мать и отец, утомленные, не заметили, как прикорнули на своих местах: он — у очага, она — у изголовья больного. И не видели случившегося. Не услыхали, как дверь медленно и бесшумно отворилась и вошла косуля, чтобы забрать пацана.

Счастье редко забредает к нам, а если и забредет, мы все равно его удержать не в силах. Но ничего, обойдемся без счастья, как обходились раньше: только бы все были живы; у нас еще дети есть…

17.02.2000

НЕГРЫ И НАЦМЕНЫ [12]

Воспитание в людях гражданского чувства, где приоритетным является чувство принадлежности одному государству, а не этносу, — процесс долгий. При слове «гражданин» наш человек привычно вздрагивает. Вздрогнул и я, когда меня позвал милиционер. В тот момент, когда я пытался пройти через турникет метро, удерживая при этом на лице маску равнодушия, словно я зарегистрирован, как положено законопослушному гостю столицы. Кстати, о госте. Знакомый армянин рассказывал, как долго он по-своему истолковывал тот факт, что тесть и теща обращались к нему не иначе как со словами: «Наш дорогой зять и гость!» Ему казалось, что три года называя его не только зятем, но и гостем, тем самым «родственники со стороны жены» намекают на то, что собирают деньги, чтобы купить ему машину. «Понимаю вас, на хорошую машину не сразу напасешься», — говорил им в ответ его благодарный взгляд. И лишь несколько лет спустя перманентный гость понял, что слова эти были обычной вежливостью. Итак, меня, перманентного гостя столицы, милиционер на сей раз звал не паспорт мой посмотреть, а показать чужой. И вот почему.

Забыл сказать: милиционер был такой юный, что, кажется, и в армии-то не был: поди знай, как его вообще в контору взяли. Да еще такой щуплый и низкорослый, что дубинка на поясе смотрелась как меч крестоносца. Но поймал он, ребята, богатыря. Типичного ЛKH (лицо кавказской национальности). Дело происходило в вестибюле метро, где обычно и ловят ЛKH тепленькими. Паспорт, дескать, показывай! И ЛKH — у него не оставалось иного выхода — запустил огромную, гексогеном пропахшую лапищу в сторону правого плеча (небось, с мозолями от ношений пулемета) и извлек из-за пазухи молоткастый-серпастый, который выглядел на его ладони как билетик для компостирования. И вдруг, как будто ожогом рот, как сказал бы Маяковский, удивленный милиционер начал искать глазами напарника или кого еще, кто мог бы ему растолковать, что тут за невидаль. Поймав меня взглядом, он поманил не как власть зовет гражданина, а как человек человека. Я подошел. Черным по белому в четвертой графе этого паспорта зафиксировано было: «русский». Русский он, этот верзила, — и баста. То ли ЛKH, заключая с москвичкой фиктивный брак для прописки, сдуру взял ее национальность. То ли он дитя фестиваля, как Волоха, мой знакомый негр со студии Горького, который во всех фильмах про их нравы играл бесправного чернокожего.

Очередная путаница. И все из-за национального вопроса. Любой европеец скажет, что указание национальной принадлежности в паспорте — нонсенс и ущемление прав человека. Даже у нас остро стоял вопрос: нужна или не нужна графа о национальности в паспорте. Были сторонники скорейшей ликвидации графы. Но мыслят они часто категориями западными, для постсоветского сознания неприемлемыми. Хотя графу все же убрали.

Конечно же, паспорта выдавались нам когда-то для того, чтобы люди не разбежались. Графа «национальность» тоже заполнялась, чтобы нацмен не спрятался. Но вместе с тем миллионы людей мечтали хотя бы о такой отметке, не имея возможности называться самими собой. Миллионы таджиков были записаны узбеками, в том числе и суфий и врачеватель Авиценна. Полтора миллиона мингрелов пишутся грузинами. И т. д. и т. п. Этим, в частности, и вызваны опасения тех, кто боялся не увидеть в новом паспорте знакомой графы. Человек опасается, что в очередной раз его хотят переделать в другого. Зная о таком печальном опыте.

Но это долгий разговор. Я же не рассказал вам о Волохе.

Помнится, как Волоха, само добродушие, однажды все же кинулся на почти восьмидесятилетнего режиссера. Восьмидесятилетний режиссер (чуть не сболтнул его имя!) ставит молодому, но уже модному оператору такую творческую задачу: Волоха, играющий, конечно же, жертву апартеида, в отчаянии бежит, бежит по американскому полю, оператор же (чуть не сболтнул его имя!) должен бежать впереди, всё пятясь, пятясь — и снимать. «Сам беги перед нигером, еще задом!» — возмутился молодой, но модный оператор. Тогда восьмидесятилетний режиссер нашел компромисс вот в чем. Он поставил перед Волохой иную задачу: теперь, пятясь, должна была бежать жертва апартеида, а не капризный юный оператор, потом бы восьмидесятилетний режиссер смонтировал обратную съемку. Это было уже слишком. Тут даже известное негритянское терпение, столь умилявшее Марка Твена, дало сбой. Долготерпение, из-за которого янки были вынуждены завозить их из дальней Африки, индейцев же, аборигенов, которых они так и не смогли заставить на себя работать, истреблять с протестантским упорством. Волоха запротестовал. И надо же было так случиться, что как раз в тот момент в павильоне появляется экскурсия из ребятишек престижной школы, которая считалась дверью во ВГИК. И вот представьте, что они видят. Стоит здоровенный такой чернокожий и матерится так, что иному славянину так бы не удалось, сколь ты его не серди.