Профессор Влад - [75]

3

Целый день я провела у маминого платяного шкафа, суетясь, волнуясь и немного раздражаясь неведомым мне прежде обилием равнопрекрасных вариантов. Что надеть на вечеринку? Синее облегающее платье с блёстками? Жёлтый атласный брючный костюм — жакетка-«френч» с чёрной окантовкой, жёстким воротничком и тесным-тесным рядом пуговичек от шеи до пупа? Кожаная мини-юбка в комплекте с игривой блузкой из белой органзы (и черные колготки в сеточку, а на шее — золотая цепочка)?.. Мама разрешила в честь праздника брать, что захочется. А, может быть, джинсовый сарафан?..

После долгих муторных примерок я остановилась на классическом варианте, сняв с вешалки маленькое чёрное платье на бретельках: мило, изящно, в меру нескромно, но и без вычурности, которая способна, чего доброго, смутить и отпугнуть неискушенного гостя… Так, что ещё?.. Туфли на шпильке, телесные колготки, духи и… ах, да, украшения! Какие же надеть украшения?! С минуту поколебавшись между старым золотом, жемчугом и бриллиантами, я всё-таки не вытерпела и застегнула на шее стеклянные голубые бусы — те самые, любимые, с детских лет бывшие мне талисманом; это подействовало — едва ощутив на себе их приятную тяжесть, я почувствовала, как страхи мои рассеиваются, а в душе растет и ширится нерассуждающая вера в счастье, уже, несомненно, притаившееся где-то за углом нынешнего Нового Года.

До Гарри я добиралась, естественно, на такси. Выхожу — вся такая роскошная, в душной ауре «Шанели», в маминой шиншилловой шубе нараспашку, в сапожках на высоком каблучке! — бросаю шоферу «Чао», несильно хлопаю дверцей шоколадной «вольво», поднимаюсь в подъезд, вхожу в лифт, нажимаю «5» — и тут же улавливаю характерные звуки праздничных гуляний в «Гудилин-холле»: оживлённые голоса, глухое ритмичное буханье и загадочные, неясной природы вопли. С каждой секундой они прибывали, становясь всё громче, стремительно затопляя собой тесное пространство лифтовой кабинки… и тут мне на краткий миг стало не по себе, потому что внезапно, невесть откуда, из чёрт знает каких глубин всплыло и встало передо мною гневное лицо Влада — бледное, изрезанное мелкими складками, окаменевшее, словно маска некоего карающего божества; нечеловеческим усилием воли отогнав страшный призрак, я вышла из лифта — и, малодушно перекрестившись, позвонила в дверь.

Оттуда послышалось ликующее: «А вот и Юлька!!!» — и тотчас же брат, одетый совсем не по-новогоднему — чёрная майка с черепом и костями, тёртые джинсы, шлёпанцы, — втащил званую-гостью-названую-сестру в прихожую и завертел в буйном танце под всё тот же синтетический вой. Прежде чем вызволить меня из жаркой шубы, он крикнул, перебивая шум, что Захира Бадриевна час назад отбыла в гости, пожелав ему «повеселиться как следует», — значит, вся ночь будет наша… От этих слов сердце мое упало и неудержимо заколотилось. На заднем плане мелькнула высокая девушка в алом платье, с длинными белыми волосами — не Анна; радостно махнула мне рукой — я так и не поняла, знакомы мы или нет, — и тут же скрылась на кухне, где, похоже, полным ходом шли приготовления к новогоднему пиршеству.

— Это Катя, — с грязноватой ухмылочкой пояснил Гарри — и на всякий случай добавил: — Чувствуй себя, как дома.

Меж тем дикие вопли, заглушавшие всё на свете, переросли в кошмарный, тошный, пронзительный визг; синие, красные, оранжевые сполохи ежесекундно озаряли тёмный проём, ведущий в гостиную. Переобувшись в элегантные туфли на шпильке, я убрала сапоги в тёти-Зарин шкафчик для обуви — и только тут до меня дошло, что рядом никого нет: из кухни слабо доносились весёлый голос Гарри и Катин смех.

Что-то подсказало мне, что брат с умыслом предоставил мне свободу действий. Тихо-тихо — как только позволяли десятисантиметровые «шпильки»! — я подкралась к порогу гостиной — и, осторожно заглянув туда, увидела, наконец, воочию знаменитое приобретение, которым Гарри за последнюю неделю все уши мне прожужжал: дорогущий «Панасоник» с огромным, во всю стену, плоским экраном и расставленными по углам стереоколонками — они-то и производили весь этот шум, не уступавший в гнусности видеоряду. По экрану метались синезубые гуманоиды с бластерами в трёхпалых лапах. А чуть ниже, на леопардовом ковре, сжимая в пятипалой и вполне человечьей руке бутылку Miller’а, сидел ещё один гуманоид — его-то, видно, и называли Славкой Семиведерниковым; едва взглянув на него, я в страшном смущении выскочила обратно в холл и, прижавшись к стене, так и застыла, пытаясь собраться с духом.

Гарри не солгал. Был ли Славка и впрямь так уродлив, как уверял брат — мне трудно сказать (я ведь так и не научилась в этом разбираться!) Но, так или иначе, даже в полумраке, за мгновение я успела оценить прелесть этого лица — уникального и вместе с тем обычного, очень похожего на то, что остаётся на сетчатке, если долго, не мигая, смотреть, к примеру, на Гарри, — а потом резко зажмуриться. Всё, что у большинства из нас есть тёмного — волосы, брови, ресницы, радужки глаз — тут сверкало белизной, и наоборот — странно тёмной казалась воспалённая, излишне чувствительная кожа… То был самый что ни на есть классический альбинос. Стоит ли говорить, что паренёк произвел на меня сильное впечатление; вот почему теперь, в нерешимости стоя за дверью, я втайне радовалась, что у меня, хоть Гарри об этом и не знает, всё-таки есть кое-какой опыт в любовных делах.