Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом - [47]

В пустыне чахлой и скупой,

На почве, зноем раскаленной,

Анчар, как грозный часовой,

Стоит — один во всей вселенной.

Природа жаждущих степей

Его в день зноя[339] породила

И зелень мертвую ветвей

И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,

К полудню растопясь от зною,

И застывает ввечеру

Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит

И тигр нейдет — лишь вихорь черный

На древо смерти набежит

И мчится прочь, уже тлетворный.

И если туча оросит,

Блуждая, лист его дремучий,

С его ветвей, уж ядовит,

Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человек

Послал к анчару властным взглядом:

И тот послушно в путь потек

И к утру возвратился с ядом.

Принес он смертную смолу

Да ветвь с увядшими листами,

И пот по бледному челу

Струился хладными ручьями;

Принес — и ослабел и лег

Под сводом шалаша на лыки,

И умер бедный раб у ног

Непобедимого владыки.

А Царь тем ядом напитал

Свои послушливые стрелы

И с ними гибель разослал

К соседям в чуждые пределы.

В первом стихе последней строфы (33-й стих) стоит «Царь» — в отличие от текстов чернового и перебеленного автографов, где было «князь». В собрании стихотворений Пушкина 1832 г. (часть третья), вышедшем 31 марта того же года[340], возвращен вариант автографов 1828 г.

Не многим более полутора месяцев до этого, а именно 13 февраля 1832 г. [341] вышли из печати «Стихотворения из „Северных цветов 1832 года“» Пушкина, где повторена редакция «Северных цветов». История и статус этого издания подробно рассмотрены в недавно вышедшем комментированном издании того же названия[342].

Таким образом, на протяжении трех месяцев «Анчар» был опубликован трижды, но в двух разных вариантах: два раза «Царь» и один раз «князь».

По этому поводу в советское время развернулась острая полемика. Так, Н. В. Измайлов[343] настаивал на варианте черновых автографов, а Д. Д. Благой[344] считал, что нужно руководствоваться публикацией в «Северных цветах».

В третьем томе 16-томного собрания сочинений Пушкина (1937–1949) «Анчар» дан со словом «князь» в первом стихе заключительной строфы. Однако в дополнительном 17-м томе (1959) указано, что стих 33 стихотворения «Анчар» следует печатать по «первой публикации стихотворения» в «Северных цветах»: «царь» вместо «князь» (17, 30).

В 10-томном собрании сочинений под редакцией Б. В. Томашевского, напротив, сохранен первоначальный вариант: «князь», а не «Царь».

Таким образом, вопрос о том, как все-таки должна публиковаться первая строка заключительной строфы «Анчара», до сих пор остается открытым.

***

Не менее интересным и важным представляется вопрос: почему при публикации в «Северных цветах» «князь» оказался заменен Пушкиным на «Царь»?

По мнению идеологически заряженных комментаторов советского времени, рассматривавших творчество Пушкина в отрыве от важнейших фактов его биографии, именно это позволяло видеть в «Анчаре» «одно из величайших созданий гражданской лирики Пушкина»[345], имевшее «важнейшее значение для определения общественно-политической позиции Пушкина в годы после разгрома декабрьского восстания», — так писал Д. Д. Благой[346].

В унисон с ним Н. П. Смирнов-Сокольский считал, что в публикации стихотворения «Северными цветами» со словом «Царь», обнажалась «политическая сущность одного из самых смелых и вольнолюбивых стихотворений Пушкина»[347].

На самом деле, если исходить из биографических сведений об отношениях поэта и императора в 1831–1832 гг., политический выпад в адрес Николая I со стороны Пушкина представляется совершенно невероятным.

Дело в том, что личность и деятельность императора импонируют Пушкину в эти годы, а порой вызывают искреннее восхищение, как например, приезд царя в холерную Москву в конце сентября 1830 г., чтобы морально поддержать москвичей, быть с ним в эти трудные дни (см. анонимно опубликованное пушкинское стихотворение «Герой»). То же во время холерного бунта лета 1831 г. в Петербурге.

Так, в письме Нащокину от 26 июня 1831 г., сообщая о бунте, Пушкин пишет: «Государь сам явился на месте бунта и усмирил его. Дело обошлось без пушек, дай Бог, чтоб и без кнута» (14, 181).

О том же и еще более пафосно сообщается П. А. Осиповой в письме от 29 июня 1831 г: «Государь говорил с народом. Чернь слушала на коленях — тишина — один царский голос как звон святой раздавался на площади» (14, 184).

И в дневниковой записи от 26 июля 1831 г. находим сообщение о холерном бунте в военных поселениях Новгородской губернии: «Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад. ״ и обещал к ним приехать. „Тогда я вас прощу“, — сказал он им. Кажется, все усмирено, а если нет еще, то все усмирится присутствием Государя»[348].

Доверительность в отношениях поэта с царем подтверждается и их личным общением — напрямую или через Бенкендорфа. Ввиду затруднительного материального положения Пушкин обращается к Николаю I с просьбой разрешить ему издавать «политический и литературный журнал» или, что «более соответствовало бы» его «занятиям и склонностям», уточняет Пушкин, «заняться историческими изысканиями» в архивах и библиотеках дворца с целью написания истории Петра I. В письме от 21 июля (или около этого числа) 1831 г. он пишет: «Если Государю Императору угодно будет употребить перо мое, то буду стараться с точностию и усердием исполнять волю Его Величества и готов служить ему по мере моих способностей» (14, 256).