Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом - [45]

25 июня 1834 г. в письме Бенкендорфу (15, 165) он просит об отставке, но с сохранением за ним права посещать архивы, чтобы иметь возможность продолжить работу над «Историей Петра», которая увлекла его.

Однако царь воспринял прошение Пушкина как личную обиду. Жуковскому, бросившемуся спасать Пушкина от неминуемой опалы, он заявил, что никогда никого не удерживал, но в случае отставки все между ним и Пушкиным будет кончено (15, 171). Посещение архивов в случае отставки становилось для Пушкина невозможным (15, 171).

Под давлением Жуковского, растерянный в результате жесткой реакции царя, Пушкин поспешил отказаться от намерения уйти в отставку, о чем известил Бенкендорфа письмами от 3 июля (15, 172) и от 4 июля 1834 г.

В последнем письме Пушкин фактически попросил прощения за необдуманный поступок:

«Крайне огорчен я, что необдуманное прошение мое, вынужденное от меня неприятными обстоятельствами и досадными, мелочными хлопотами, могло показаться безумной неблагодарностию и сопротивлением воле Того, кто доныне был более моим благодетелем, нежели Государем. Буду ждать решения участи моей, но, во всяком случае, ничто не изменит чувства глубокой преданности моей к Царю и сыновней благодарности за прежние его милости» (15, 174).

Одновременно Пушкин послал письмо Жуковскому (15, 173–174), хлопотавшему за него, в котором сообщил свое намерение отказаться от отставки и о невозможности для него писать прямо царю: «…оправдания мои будут похожи на просьбы, а Он уж и так много сделал для меня» (15,174).

5 июля Бенкендорф передал Николаю I письма Пушкина от 4 июля, адресованные ему и Жуковскому, вместе со следующим сопроводительным письмом. Граф А. Х. Бенкендорф — императору Николаю I 5 июля 1834 г.:

«Письмо Пушкина ко мне и другое от него же Жуковскому. Так как он [Пушкин. — Прим. авт.] сознается в том, что просто сделал глупость, и предпочитает казаться лучше непоследовательным, нежели неблагодарным (так как я еще не сообщал о его отставке ни князю Волконскому, ни Графу Нессельроде), то я предполагаю, что Вашему Величеству благоугодно будет смотреть на его первое письмо, как будто его вовсе не было. Перед нами мерило человека; лучше, чтоб он был на службе, нежели предоставлен самому себе»[328].

Царь ответил Бенкендорфу в тот же день. Император Николай I — графу А. Х. Бенкендорфу 5 июля 1834 г.:

«Я его прощаю, но позовите его, чтобы еще раз объяснить ему всю бессмысленность его поведения и чем все это может кончиться; то, что может быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может применяться к человеку тридцати пяти лет, мужу и отцу семейства»[329].

Ни царь, ни Бенкендорф не собираются вникать в причины, побудившие Пушкина просить отставки и уехать с семьей в деревню. Царь, правда, предоставит Пушкину отпуск на два месяца, а через год отпуск на четыре месяца и новую денежную ссуду размером в 30 тыс. руб. (в июле 1835 г.), первая в размере 20 тыс. руб. была предоставлена в марте 1834 г. для издания «Истории Пугачевского бунта» и осталась непогашенной Пушкиным до конца жизни. Царь также разрешит собственное литературное издание, которое начнет выходить в 1836 г. в виде журнала «Современник» и увлечет Пушкина. Но все эти благодеяния не могли решить материальных проблем Пушкина и не давали желаемой им независимости от двора.

И мы не знаем, чем в конечном счете руководствовался Николай I, совершая эти благодеяния, — добрым отношением к Пушкину (оно, безусловно, имело место) или формулировкой из письма Бенкендорфа от 5 июля 1834 г: «…лучше, чтоб он был на службе, нежели предоставлен самому себе».

***

Император Николай I — графу А. Х. Бенкедорфу 29 января 1837 г.: «Пушкин умер; я приказал Жуковскому приложить свою печать к его кабинету и предлагаю вам послать Дуббельта к Жуковскому, чтобы он приложил жандармскую печать для большей сохранности. По истечении восьми дней Жуковский разберет бумаги»[330].

Последняя тема в переписке — смерть Пушкина.

Тон императора сух — никаких сочувственных нот по поводу смерти национального гения, первого поэта России, несмотря на многолетние личные отношения. Но благодеяния Николая I в отношении Пушкина продолжатся и после его смерти и распространятся теперь на вдову и детей погибшего, это общеизвестно.

Но важно отметить, что при получении известия о смерти поэта человеческие чувства Николая I уступают место деловым соображениям: смерть поэта привлечет на прощание с ним массу народа, а это может представить опасность для власти и государства. Николай I моментально эту опасность предвидит (раньше Бенкендорфа) и приказывает опечатать все бумаги Пушкина, дабы не распространились среди скорбящей публики какие-либо крамольные произведения, за которыми могут последовать противоправительственные призывы и действия.

Подобными соображениями руководствовались и, выражаясь современным языком, спецслужбы николаевской России, что становится очевидным при ознакомлении с отчетом о действиях корпуса жандармов за 1837 г., где дается развернутая характеристика Пушкина с точки зрения жандармского начальства.

Из «Обозрения расположения умов и некоторых частей государственного управления в 1837 году»